Родилась в Москве в 1998 году. Учится в Институте филологии и истории РГГУ на филолога-компаративиста. Феминистка, лесбиянка, инвалидка, была одной из организаторок фестиваля «Женщины|инвалидность|феминизм» (2019). Соавторка и редакторка книги «Ты и туберкулез» (2018).
Сопроводительное письмо номинатора Лиды Юсуповой:
Мария Целоватова создает тактильный, зрительный и чувственный текст, с резкой фокусировкой и ненарушаемой ясностью. Читая подборки, присланные в open call Премии, я остановилась именно на ее стихах, потому что они показались мне очень близкими — в буквальном смысле: они будто возникли перед моим лицом. И за тем, что близко и ясно, при вчитывании — требующем перефокусировки чтения — обнаруживается еще одна ясность, и так далее. Мне эти тексты представляются изображениями в свободном пространстве, содержащими в себе слои конкретной информации, и меняющие своей волей (и тут я подняла глаза, изменила фокус и увидела за окном, на мгновение, порхающую бабочку-монарха) резкость взгляда реципиента.
Текст называется «Два года возвращения к языку», ключевое слово дано в самом начале: немота. В разорванном, раздробленном мире все слова — чужие, в поиске языка ты приходишь к телу и сексу, и любви, и вместо своих слов, в конце концов, находишь во рту — пальцы, «наши пальцы», и чужие слова. Пальцы как носители языка — в жестовом языке, например — это и есть речь, мы не должны говорить «глухонемота», «глухонемые» (забудьте эти слова), мы должны говорить «глухота» или «немота», «глухие», «немые». Пальцы умеют говорить. Пальцы не немы. Пальцы — это «память моих пальцев в тебе». Если не сказано слово, это не значит, что не преодолена немота. Если «в тебе еще мужского члена не было» — не значит, что не преодолена девственность. И когда я читаю «молчание становится словом», я вспоминаю из Deaf Republic Ильи Каминского: «Silence is the invention of the hearing» — тишина придумана слышащими. У Марии Целоватовой молчание придумано говорящими.
<…> молчание становится словом,
а нарратив заключается в рассказывании совсем о другом
Хотя событие то же, что было
А может и нет
Все тело — память о теле, все тело — речь, когда «после операций на позвоночник» «настоящее тело» стало «непонятное иное», которое не узнаешь, но знаешь, как им дышать, как им двигаться и как им находиться в покое, «чтобы оно не болело»: «я все еще знаю, что моё настоящее тело». В разорванном мире, в мире, который falls apart, мы ищем свое. Мы не принимаем за свое чужое, мы ищем свое: антоним распада — чистота. Мы ищем чистоту. Мы ищем свой текст: «текст меня — во мне, невысказанный». Драгомощенко назвал слово мерцающей мышью Введенского («мир мерцает (как мышь)»), «прогрызающей книгу во всех направлениях одновременно». Я вижу себя словом-мышью, прогрызающей текст Марии, этот сильный и волевой текст, и как будто я его разрываю тоже, но одновременно и соединяю. Поэтому я и номинирую стихи Марии Целоватовой на Премию Аркадия Драгомощенко — они видятся мне очень интересными. Я представляю как меняется зрачок мерцающей мыши, когда она рефокусирует свой мерцающий взгляд.
Подборка номинируемых текстов:
Два года возвращения к языку
1. Попытка документации, 2018 год
Файл создан: 8 февраля 2018 г., 19.50
немота
***
8 февр 8 вечера
яндекс.дзен, мастерство заголовков
Осип-Лиля-Маяковский: рассказ из первых уст Только ленивый не
интересовался историей любви…
просто умрите
как сжала зубы так и не могу разжать
сижу, не могу расцепить челюсть зачем
***
13-14-15 февр
разорванный мир — это
не только разорванный нарратив твоей собственной жизни
(однажды моя мама перевернула мой мир
и он никогда больше не был прежним
я стала писать фиксировала свое состояние ежедневно
делая по нескольку записей в день пристальное наблюдение за собой
ежедневное рождение себя через текст, себя-в-тексте
чтобы каждый раз проверить и убедиться —
жива, существую
в 13 лет
когда мы говорили с тобой и нарратив меня сменился на нарратив нас
сменился не прерываясь — и в тот месяц немоты он вдруг прервался,
разорвался
потому что нельзя проговорить то о чем молчишь
он стал обрывками, клочками, попытками сказать не порвав при этом горло
не вернулся
текст меня — во мне, невысказанный, как непереваренная каша
запихнула в рот мама, и смотрит, пока ты проглотишь, а ты ждешь, пока она
отвернется, чтобы выплюнуть обратно, пока не стошнило на скатерть, красивую
мама злится)
но дело не только в нем/ не только в этом
разорванный мир — это
про физическую, физиологическую невозможность неспособность
принимать и осознавать вещи и людей
_целиком_ и _полностью_
дробишь их, как дробят функцию на дискретное, чтобы
измерить неизмеримую площадь под графиком, и берут
интеграл — я умею брать [интегалы], но не могу взять
реальность, я не _обладаю_ ей,
она — не моя и не я
разделяешь людей и вещи на части, принимая
_безопасные_ их части, отбрасывая
все, что не можешь видеть, чтобы вообще мочь
выйти из дома
— и открывать рот —
выйти из дома, не задыхаясь в лезущих отовсюду
знаках обозначаемого, которое не называешь вслух
оно присутствует в твоей жизни лишь как
обсценный корень
корень — корешок
вершки-корешки
выверну наизнанку
не нужны мне ваши
гнилые плоды
отделяешь людей от них же
ты говоришь привет, ты приносишь бургер, ты улыбаешься
говоришь доброе утро, фотографируешь его в крутом черном пальто, пьешь его
кофе и ешь его кутабы
представляешь его только так:
черная футболка, джинсы, прическа, лицо, ботинки, он — хороший
очень хороший человек, отличный повар, божественный бариста, добрый мальчик
\
__Бесполый Кен
— иначе никогда не сможешь открыть рот
иначе не сможешь видеть его
иначе ты умрешь
иначе небо свернется как перегретое молоко в кофе
как сворачивается треххвостая лиса в клубок ненависти
реальность сожмется и из этой компрессии никто не выйдет живым
и поэтому ты продолжаешь
— пить его кофе и есть его кутабы, ведь вкусно, ведь хороший, очень хороший человек
Бесполый Кен, под одеждой — пустота, как под плащом дементора — нет ничего
представить его человеком из плоти и крови — значит убить кого-то из вас
а ты не убийца
убить можно не только его
вообще всех таких как он
и только мой маленький братец еще чист
я смотрю на его «маленькую штучку» (как говорил Кевин Маккалистер), и это
просто он чист и смешон, я вижу в нем
маленького человека, и боюсь
однажды он станет частью
частью этого чего-то из хентая
спрут гигантский кальмар много щупалец глаз и присосок
обволакивает меня если вовремя не закрывать глаза
//
возможно
когда-нибудь я выговорю из себя это все, и вытащу
мальчик в океане в конце дороги
вытащил нечто из ноги
он тоже боялся взрослых
я боюсь
***
10 апреля 2018
внезапно рассказывая тете осознаю
как это работает у них в голове
«ну, ты еще девочка, если в тебе мужского члена не было»
«ты еще, значит, ничего не знаешь»
«я лесбиянок вот не понимаю — мне вот говорили, я там тебя хочу, не хочу, а я не понимала, чего хочу, куда хочу??
— а в то же время и понимаю»
я вечная девочка
***
из тетради на кольцах — на парах, в полусне:
вагина распахнута небо
темно-набухшие губы нависшие тучи
над моей головой идет вечный дождь
пролейся на меня любимая
потоки воды потоки потоки
***
про это
немота
невозможно сказать подожди
невозможно позволить себе
потолок бел и высок
кошка прыгает на диван
падаю и лежу
зачем
здесь нельзя шевелиться
иначе все правда
а это нельзя
пока ты не пришла
нельзя
иначе правдой станем не мы
и не он
рабы не мы
а я
лежу под водой
заглушает слова вода
***
мы были там
я и ты мы нераздельно
нельзя сказать закрыто, отдельно
с двумя людьми с каждым ты говоришь
это все это время были мы
это не могу представить
мы же слились тогда
на софе где родители спали все мое детство
мы были стали одно
как ты могла
выключала
меня внутри
память
моих пальцев
в тебе
не знаю ничего
***
Конец дневника.
2. Эпос на обломках наррации
Я собираюсь рассказать вам о том, как
принципиальная невозможность рассказать приводит
к дискурсивной практике не-рассказывания не-молчания
Как молчание становится словом,
а нарратив заключается в рассказывании совсем о другом
Хотя событие то же, что было
А может и нет.
Рассказать о том, чего не видела
и никогда не увижу.
Знаете, нет страшнее зрелища,
чем то,
которого ты не видел.
И я говорю себе-в-прошлом, зная,
что не услышу, говорю:
не смотри
не смотри
не копай, не рой, не грызи
не смотри
не смотри
если увидишь — оно останется в тебе,
внутри, как червь, как гной,
как монстр из Доктора Кто в уголке твоего глаза
мелькает, мелькает
Говорю:
лучше сто раз услышать,
чем один раз увидеть.
Но бывает и так, что можно
не слышать, не видеть ушами, глазами,
но СМОТРЕТЬ.
И тогда оно
все равно в тебе
все равно внутри
остается
в уголке твоих глаз, под веками
мелькает, мелькает
на секунду,
как скример
как двадцать пятый кадр в «бойцовском клубе»
и тогда уже нельзя не смотреть.
***
«Жить с закрытыми глазами,
не понимая, что ты видишь»
Карабкаться, цепляться
и радоваться:
твоя норка цела, целехонька,
дракону не попасть в Хоббиттон
он давно в другой книжке
А потом
оно приходит в твой дом
оно трогает твои вещи
оно смотрит
оно ВИДИТ
А когда ты видишь своего дракона, ты забываешь
все сказки.
ты забываешь, что книжка кончилась
этот страшный сон и снова не можешь проснуться
Ты говоришь человеку «привет».
Тот, кого ты когда-то спасал,
привел твой ужас в твой дом —
потому что не видел,
потому что не знал.
И ты ведешь его в свой дом,
открываешь дверь и смотришь на ту, кого любишь,
ту, кого ждала тогда
ту, кто отдала дракону
себя
И вы смотрите друг на друга,
сталкиваетесь друг с другом
круглыми глазами, очень-очень круглыми глазами,
и никто не говорит «нет».
никто не кричит
как тогда
Ты не можешь не впустить свой ужас
в свой дом,
ты отчаянно шутишь, обаятельно,
ты не побеждаешь, ты не сражаешься,
не защищаешь и не защищаешься
ты только наливаешь ему чай в кружку, которую
не любишь.
пять часов шуток.
А потом стоишь на руинах своего дома
и не можешь зайти в эпицентр своего личного
ядерного взрыва
все заражено
Но все равно заходишь —
Десятый Доктор тоже зашел,
скрипя зубами от бессилия.
***
это опять случилось вот так
опять нужно вспоминать
кем ты был
или была
память опять решето, кусками
время и потом осколки
долетают, добивают
скорее нарратологическая проблема
огрызки перформатива — все что есть у меня
я опять не помню себя до всего
мне кажется я
где-то осталась.
3. Один тифлокомментарий
на белом фоне девушка по пояс
за ней резкая черная округлая тень
струящиеся волнистые волосы
она
повернута вполоборота
смотрит в сторону
недоверчиво, немного испуганно
прижимает руку к груди
нам показаны ее легкие
розоватые, с красными веточками-бронхами
одно легкое затемнено
тревожно-бордово с пятном
вокруг девушки россыпь таблеток разных цветов
и палочки Коха.
4.
моё тело сначала изменилось резко
нога вспухла перестала сгибаться
я лежала неделю
и не знала, что будет
потом колено более-менее вошло в норму
но не стало таким, как было
я уже знала, что тело не станет прежним
а потом оно менялось постепенно
и я уже забыла, какой была до
после операций на позвоночник оно резко
стало другим совсем не таким
я все еще знаю, что моё настоящее тело
оно где-то осталось
а всё вот это вот изломанное скорченное непонятное иное
это не я это кто-то другой
я научилась быть с ним
знаю как нужно лечь
чтобы оно не болело
знаю как нужно ходить
чтобы оно не болело
знаю как нужно дышать
чтобы оно не болело
но я как будто ворочаю себя в пространстве
а не сама хожу
и я помню, что так не всегда
я помню свое настоящее тело
оно где-то осталось
оно где-то осталось
5.
хромированная вульва
раскрывает объятия смерти
живительные как земля
текущая молоком медом и кровью
раскрывается черная дыра
порождая железных детей
порождая железных людей
крепких женщин из мяса и стали
по венам их бегает ртуть
по нейронным сетям ток сигналов и импульсов
сердца их черны
сердца их черны
сердца их черны
6. Любовь к материи
Я люблю
твердую объемность вещей
сделанных руками людей
Я не люблю
увязание в назывании
не узнавании своего лица
в языковой луже
Я уважаю предметы
они реальны шероховаты грубы
дерево камень железо
Я не уважаю слова
они изменчивы ненадежны
как мост, паутинка, мыльный пузырь
Я люблю тех, кто делает вещи
и не уважаю тех, кто увяз в словах
я люблю тех, кто делает вещи.
я никогда сама такой не буду.
Никогда не переставая
увязать в назывании
замолкая от безнадежной попытки
счистить расчистить освободить
изобрести
не перестану пытаться.
Язык прогнил от самых корней
а может, он таким и был всегда
исправлять бесполезно.
Но нет нам другого дерева, чтобы гнездиться в его ветвях
не дано других слов во ртах
не могу вынуть их, нечего вложить обратно
нечего говорить.
Невозможно любить без семантики
— лукавством было бы отрицать это
«Я люблю тебя руками» да,
руками
но не совсем
смыслами рук
Я люблю тебя руками
смыслом слова любить
Ты любишь меня руками
смыслом слова любить
без слов нет нас нет рук нет
то есть, они есть но
Нельзя разрушить клетку просто
сказав: «реальность тоже важна»
она важна но
есть ли она
без называния вещей —
пусть и у нас в головах
на подкорках в процессе
в последнем крике перед тем как кончить
все равно перед нами внутри нас выжжены значения слов
и надо ли что-то делать с этим
с тем, что во ртах наших
наши пальцы но чужие слова
и нечем говорить.