Родилась в 1993 году в Калуге. Живет в Москве. Была студенткой факультета педагогики и методики дошкольного образования, сценарно-киноведческого и филологического факультетов. Учится в Литературном институте им. А. М. Горького. Публикации на портале «Новая карта русской литературы», в брошюре антифашистской поэзии; участвовала в фестивале «Пушкинские лаборатории» (2015) и фестивале «Неделя молодой поэзии» (2013). Работала в издательстве «СвобМарксИзд». Активистка Российского Социалистического Движения.
Сопроводительное письмо номинатора Данилы Давыдова:
В стихотворениях Елизаветы Смирновой субъект речи кажется косвенным, будто бы растворенным в калейдоскопе окружающих событий, разнородных, подчас сформулированных через косвенные описания, но на деле складывающихся в некое подобие недискретного, вполне связного, хотя и весьма размытого мира.
Вообще, перед нами репрезентация субъектности через убегание от нее, через внешнее, будь то пространство или время. Субъект может растворяться в неуловимости мелких подробностей, которые несут лишь, по Фуко, стирающийся знак некогда-присутствия человека, прямо-таки следом и названный: «солнце срезает двери пивбара / приглушает движение посетителей, / выпивающих на тротуаре у входа, / след мой оставлен на каждом слове, / так чтобы даже барменам было понятно, / родителям, составителям азбуки и учебника правописания, // что ты скажешь об этом, подрагивая и исчезая».
Или может почувствовать свое небытие через отказ от исторической исключительности, подсознательно характерный для большинство разумов, существующих что в циклической, что в линейной системах: «Меня не было, представь, нас ещё не существовало, / а женщины шли по набережной в лёгких платьях / с капельками тумана на лицах. // зрение их фрагментировало пространство, / город мерцал и вздрагивал на периферии. / жёлтые прожекторы стройки, краснеющая трава, / птицы и дикие звери неуловимых цветов / в неудобных позах — // всё было без нас, // мы лежали на сухих досках у моря / и пальцы наши соприкасались, / входили друг в друга на границе опредления времени, /а волосы высыхали под соленой ладонью»; время утрачивает начало личностное, становится также лишь неким континуумом, содержащим стираемые следы, либо, что не менее важно, подразумевающим потенциальную возможность еще-не-возникшего.
Нельзя сказать, что такой «самостирающийся» субъект принципиально отличный от субъекта «плавающего» или «расщепленного», гораздо более распространенного в современной поэзии (при всем радикальном несходстве авторов, к нему обращающихся), — можно вспомнить, собственно, Драгомощенко, Шамшада Абдуллаева (и отчасти других ферганцев), с большей осторожностью Геннадия Айги или Полину Андрукович (сходных с тем, что делает Смирнова лишь краешком их стратегий). Но Елизавета Смирнова работает в совершенно особом интонационном регистре — не рефлективно-возвратном, но и не медитативном, не онейрическом, но и не радикально-констатирующем, что доходит подчас до онтологического протеста. Перед нами лирическое (без натяжек) высказывание, в котором каноническое новоевропейское лирическое начало, то есть подразумеваемая самоидентичость лирического «я» (пусть разделенного на множество «ролей», пусть диалогического, пусть имплицитного и даже затекстового) не то что бы ставится под вопрос — это как раз многократно делалось — но предстает своего рода неважным, нерелевантным. Это важнейшее, что лично я выношу из этих стихов, в которых, повторюсь, есть множество иного ценного (от фонической стороны стиха до выстраивания предметного ряда).
Подборка номинируемых текстов:
***
Она возвращается и слух её угасает,
становится менее эластичным,
как если человек стоит во дворе под дождем и закуривает,
а его окликнут.
Картография местности затруднена —
все условные знаки потеряны:
выходя из затмения,
только запах собачей шерсти,
перемешанный с тлеющим пластиком в спальном районе москвы,
вызывает в памяти пенистые изображения,
заставляющие бесконечно смотреть на себя,
но это ей быстро надоедает.
Фокусируясь на тенях, обретающих очертания
то ли виденных в молодости гипсовых динозавров,
то ли оптических приборов последнего поколения,
предпочитает, чтобы время смещалось в сторону как осенний воздух,
и свет едва проникал в него,
затрудняя проникновение забываемой речи,
описывающей предметы,
более ничего не говорящие о том, кто ты.
***
чем закончится месяц:
рождением или смертью.
в облаках над водой разрастаются поцелуи
детских радиоуправляемых вертолётов,
звук доходит сквозь парк,
мокнут ноги в городском разнотравии,
узких щиколоток белый всплеск вечерами утихнет в конце —
так закончится месяц и всё обратится к земле.
отложив водяных пистолетов и солнечных дронов,
предвестников технического прогресса,
мы боялись и ждали его
эти тусклых три месяца, не выбираясь из нашей квартиры.
Да, всё сходится в точку:
необратимое исчезновение,
туманы, сумеречное сознание,
деперсонализация звука,
идущего через парк,
что пугает сегодня нас больше колониальных завоеваний пространством,
что отсутствие четких инструкций
при полном несовпадении ожиданий
***
страх неизменности положения вещи среди иных вещей
преследует каждый раз, когда покидаешь надолго
дом, в котором не хуже жить, чем в иных местах.
не дождливое лето гонит тебя,
не сплетение воображаемых мест,
где предметы, ещё недавно означавшие присутствие человека,
становятся неприкасаемы.
Их характер похож на вытащенные из текста слова,
расположенные в утреннем сообщении
предсказанием, предугадыванием прошлого
вошедшим со снегопада на звуки слипшихся разговоров,
и сразу себя отыскавшим в «погибших».
нет, то, что гонит тебя — неизбежное приближение,
поднесение ядовитых цветов к лицу,
освобождение глаза от различения цвета.
сожаление об отсутствии в религии и науке,
о том, что извлекает из тьмы прошлогоднее,
обещает бессмертие и снова тебя разделяет
***
Ветер горячий между домов,
жёлтый свет, отражающий в стеклах однажды вспыхнувшие поля.
подумаешь
— хорошо, граница отделяла их от цветов в руках,
ото сна о котором нечем вслух и себя в нем не увидать.
В электричке себя обнаружишь неисчислимой,
сколько звуков в тебе и несчетно слоящихся отражений.
Что из этого от тебя отойдет и вскорости станет чужим,
смотри — это не ты с пузырящимися пионами наперевес,
С худыми локтями, измятыми тенью, разрезом волос у скулы
И граница отчётливо вспыхивает у пальцев ног
***
Меня не было,
представь, нас ещё не существовало,
а женщины шли по набережной в лёгких платьях
с капельками тумана на лицах.
зрение их фрагментировало пространство,
город мерцал и вздрагивал на периферии.
жёлтые прожекторы стройки, краснеющая трава,
птицы и дикие звери неуловимых цветов
в неудобных позах —
всё было без нас,
мы лежали на сухих досках у моря
и пальцы наши соприкасались,
входили друг в друга на границе опредления времени,
а волосы высыхали под соленой ладонью
***
сквозь прожилки сухого листа
обратимся к зиме
в неглубокой воде пропоют
неизвестные тихие звери
нам останутся цветы с тяжелеющими головами
но и этого будет достаточно
чтоб обрести поцелуи затерянные в начале жары
всплеск воды и вещи прилегающие к телу
мне напомнившие о тебе
и несколько новых осязаемых воплощений
***
Вибрирует влажный воздух,
гудит татарский камень в переулке,
и женщины выходят говорить о рыбе.
все в нашем фильме замедляются:
вот город старика несет по улицам
и он живой
впервые
— впервые мы любим желтый цвет
— мы к цвету проявляем интерес
— мы выделяем цвет в пространство
— война не сходит с гор
— мы любим
город
спускается к воде
теряется ориентир
в туманной безмятежности
с тобой кончаются все города
как будто бы лицо твое разрезал
глициний плотный свет
и этого как будто не хватало
***
Помни меня, остановив суету,
если не помнишь пиши:
— птиц пролетающих над районом
шипение остановилось,
в снах моих вооруженные силы неведомых стран,
а еда здесь такая, что после знание букв пропадает
и любовь возникает во тьме точками фосфорных окончаний
солнце срезает двери пивбара
приглушает движение посетителей, выпивающих на тротуаре у входа,
след мой оставлен на каждом слове,
так чтобы даже барменам было понятно,
родителям, составителям азбуки и учебника правописания,
что ты скажешь об этом, подрагивая и исчезая.
***
в жару пространственный узор
укладывался в белых комнатах спиралью
к ней приходили женщины и дети
ели немытые спелые фрукты
названия для них не вспоминая
когда боль приливала к телу
мы уезжали вместе оставляя
чужую комнату на юге
и в окнах высыхающие флаги
***
Золотые покорители пространства,
вами получен тончайший сигнал, пахнущий кашей в татарском посёлке,
расцветающей яблоней, возвращением к морю,
шепотом в полуденном переулке
— здравствуйте, дорогие! это война,
наши маленькие первооткрыватели и космонавты.
рыбаки и герои привезли для вас
это волнующее сообщение
***
Начинавшийся утром дождь и твоих влажных рук
прикосновение к одеялу после к прохладным бедрам —
вот что найдено мной в глубине мира
откуда следила
за полетом серебряной птицы
не откликающейся как и завещано ей
Если что-то нам было дано чтобы понять
назначение стоп утопающих летом в песке
как отвечать на вопрос о времени прожитом только что
для чего одиночество за ужином в языке
чай вечерний без счета и без бесед
гул стрекоз расколовших ночной горизонт
это — влажность рук сливающаяся с утренними дождями
утихающими к июлю