Российский писатель и оппозиционный издатель. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького, изучал историю религий в РГГУ. Главный редактор книжного проекта «Ангедония» (издательство АСТ), посвященного исследованию института насилия в современной России. Пишет стихи и прозу. Автор романа «Нежность к мертвым» (М.: Опустошитель, 2014).
Сопроводительное письмо номинатора Станислава Львовского:
Имя Данишевского знакомо тем, кто следит за не вполне по нынешним временам конвенциональным книгоизданием: он известен в качестве куратора странноватого и эклектичного проекта «Ангедония», в котором Павел Нерлер соседствует с Марусей Климовой, Ольга Романова — с Алиной Витухновской, книга Павла Поляна об Освенциме — с «Ригодоном» Селина, а устная история ГУЛАГа («58-я. Неизъятое») — с письменной историей Lenta.Ru («Дорогая редакция»). Несколько меньшей аудитории знаком Данишевский — прозаик. В 2014 году вышел его роман «Нежность к мертвым» — сшитый на живую чёрную нитку меланхолический франкенштейн, относящийся, впрочем, кажется, к тому же самому роду Canis, что и разнообразные существа, населяющие «Сосуд беззакония». Это вступление здесь затем, чтобы можно было — в самом грубом приближении — определить поэтические тексты Данишевского как пересечение его прозы с его же издательской деятельностью. «Ангедония» декларирует исследовательский интерес к бытованию и развитию институтов насилия и угнетения в современной России; интерес «Нежности к мертвым» связан, кажется, скорее с онтологией насилия и его праксисом. Интерес к последнему вызывает к жизни действующих в этих стихах лиц, узнаваемых то ли из реальности, то ли из ее медийного двойника- отражения; поселяет их в пространстве быстро проборматываемой, но вполне различимой топонимики, которое, в свою очередь, оборачивается то смутно/хорошо знакомой архитектурой модернистской прозы прошлого века, то сегодняшним новостным ландшафтом — не становясь, впрочем, окончательно ни тем, ни другим. Данишевский, по всей видимости, сознательно делает традицию (вернее, традиции), с которыми работает, видимыми: за этим здесь «похороны Финнегана», «дхарма», и «бруно латур», и «фонарь на Невском». Элементы такого конструктора сами по себе могут быть сколько угодно тривиальны или, наоборот, неожиданны — как и результаты межвидового скрещивания (и дивергенции) лексических пластов. Но дело не в результатах и не в элементах. Русская поэзия, как и русское общество в целом, испытывает колоссальные проблемы там, где оказывается необходим язык, пригодный для разговора о насилии. Для того, чтобы он сначала возник, а затем оформился, приходится запустить процесс, в котором фрагменты как можно более различных между собой дискурсов оказываются операторами, активно действующими друг на друга и друг друга преображающими. Процесс этот невозможно полностью контролировать: в сущности, он должен быть неконтролируемым. Но дав этому процессу начальный толчок, а затем, вроде бы, отказавшись от контроля, автор превращается, тем не менее, в инстанцию наблюдения, отслеживания. В то, что структурирует результат взглядом изнутри опыта — идиосинкразического, ненамеренного, являющегося точкой пересечения случайных событий, мест и агентов. Возможность существования поэтических текстов Ильи Данишевского образуется наложением двух интенций. Первая — запустить некоторую разновидность эволюционного процесса, который может (а может и не) привести к появлению громко отсутствующего языка о насилии. Вторая — сконструировать для себя позицию такого странного «неконтролирующего наблюдения» за тем, что вызвано к жизни. Воплощаясь, эти интенции, в свою очередь, порождают практику письма, предъявляющую к своему автору довольно высокие и не совсем очевидные требования. И она, эта практика, оказывается важной сама по себе: еще до и, некоторым образом, уже вне своего возможного — или невозможного — результата.
Фрагмент номинируемой на премию подборки:
***
Когда твоя кровь за 20 — это кровь Шайтана
они требуют мяса ведь им нужнее
срезают мясо с твоей голени лентами не за тебя их деды воевали
не за таких как ты
не за таких как эти вот эти вот эти вот убейте их нахуй
здесь на святой земле их никогда не было
и не надо
«вот здесь на этой святой земле где молоток в столицу в десницу
и давай сюда свою девственность — нам нужнее
такие как ты мутабор крестом в переносицу крохобор нувориш
неизвестность Библии от Сатаны мы допишем тебя в лакуны
в анналы ведь знаем что ты впускал чужаков за печать
а еще долбишься в зад
своими деснами чернишь кровь
мы не знаем твоего имени и поэтому — оно от Шайтана
твоя кровь наш вишневый сад убирайся мертвым
здесь целки и пахлава оторвавшим остров
— от царства небесного — нашим победоносцам
твоя кровь холмам напои мою дочь ей нужней твоих вен
твоя кровь за храм твоя кровь за рай твоя кровь — кем бы ты ни был – нам
чужаки продают покупают и отдают
и ты отдавай отрезай от голени нашим голодным ртам
нашим стенам камень с твоей могилы
все что тебе — аннексируем матерям
им голоднее, а твоим ручьям — смерть воспаленный город
хочет чужаков чужаков и чтобы женщины превратились в телок
вот этот святой город
огороженный родовой травмой
а вот наши трамваи
и вот оно все — самое лучшее в мире, а остальное —
рождено Шайтаном»