Родилась в Москве в 1988 году. Окончила Московский университет. Публиковала стихи и переводы скандинавской и польской поэзии в печати и интернет-изданиях. Входила в длинные списки премий «Дебют» (2010), «ЛитератуРРентген» (2011) и имени Аркадия Драгомощенко (2014), а также переводческой премии «Мастер» (2014).
Сопроводительное письмо номинатора Кирилла Корчагина:
Ключевой метафорой для этих стихов могла бы быть метафора преображающего предметы света. Этот свет может быть понят феноменологически — как то, что помогает предмету раскрыться, предъявить себя взыскующему взгляду. Однако свет здесь имеет двойственную природу: он одновременно являет предмет и скрывает его, словно бы обретая собственную материальность, заслоняющую от нас материальность предмета. Это светящаяся темнота, черное солнце алхимиков, поднимающееся над горизонтом.
Этот темный свет делает мир Нины Ставрогиной хрупким, движущимся вслед прерывистому ритму дыхания: попадающие в поле внимания предметы проявляются здесь постепенно, выступая из мрака, как на полотнах Рембрандта или, вернее, Френсиса Бэкона, писавшего «поверх» великого голландца. Эта темнота не разъедает мир (как темнота Целана), но обволакивает его, помещает его в защитный кокон, что один только и может сохранить мир в целостности. Но всё это оказывается возможным только благодаря тому, что речь здесь исходит «с другой стороны» пустоты — оттуда, где предметы лишены привычных связей, и потому поэт должен восстанавливать эти связи с чистого (или, вернее сказать, пустого, blanche) листа.
Стремление преодолеть границу между миром и пустотой зачаровывало почти всех поэтов «высокого модерна» — от Пауля Целана до Андре дю Буше. Они всматривались в пустоту, заполнявшую окаем, превращавшую вещи мира в светящееся марево. Те, кто пришел им на смену (Майкл Палмер, Аркадий Драгомощенко), напротив, хотели защититься от этой пустоты, обезопасить от нее мир: они всматривались в пустоту так, словно бы она такая же вещь, как и другие вещи, настаивали на своей принадлежности к этому миру, а не к тому, что смутно угадывался в пустотном тумане.
Нина Ставрогина, напротив, говорит с той стороны пустоты, из «гулкой бездны словохранилища», а ее взгляд прикован к границам — к тому, что разделяет вещи. Темный свет, струящихся сквозь эти стихи, почти тактилен — он обволакивает промежуточные области, располагающиеся между предметами, пытается дотянуться до самой «плоти мира», универсальной границе вещей. Важнее всего здесь границы тела — поверхность глаз, кожа, кровь как жидкая граница, движущаяся по венам и артериям. Слова́, движения ритма лишь помогают обнажить эту плоть, нащупать границу между нею и другими вещами, и посредством этого взглянуть на мир вещей глазами пустоты, для которой нет ничего очевидного в том, как предметы и вещи сочетаются друг с другом.
Но пустота не может сама расспросить предметы об их жизни — ей нужен посредник, тот, кто существует в промежуточной области между миром и обволакивающей его пустотой. Только он, опаленный пустотой, сможет услышать беззвучный голос предметов и пересказать, чему посвящены их речи. Именно такую задачу ставят перед собой стихи Нины Ставрогиной.
Фрагменты номинируемой на премию подборки:
***
Хождение глыб
льда
воздуха, над-
колотого острым
месяцем,
и угольной
крошки
в грудную
Каабу,
к почерневшему камню
сердца;
круженье дервишей-
эритроцитов
мешает всему
тому, что вокруг
крови, прервать
хадж — молитвой-
плутанием
в сосен
бермудской троице
***
(прометей/пандора)
Реальность как
ореол
вокруг точки
орла, почуявшего
печень;
страх
делает
деревом, но покровы коры
предполагают и
клей корней, руку и сердце
почвы, раз за разом
отвергаемые, за-
крепляющие за тобой
это и только это
место, где застан,
в идеальном
порядке вещей
Ещё не полностью
скрывшись под молодым
полыханием зелени, показавшейся
в ранах,
моделирую
облаками
ответ оракула, куда
во избежанье фатальной
экспансии прови́дения
не допустили бы с этой
несрастимой —
прочерченной карандашом
химической
смерти, что получилась при
добыванье
добра, дозволении зла, —
верно, как пёс, бегущей рядом линией
обрыва