Поэтка, кинорежиссёрка, сценаристка. Родилась и выросла в Санкт-Петербурге. Закончила Петербургскую Школу нового кино (режиссёрскую мастерскую) и Санкт-Петербургский Университет кино и телевидения (сценарную мастерскую). Стихи публиковались на сайте «Полутона». Участница фестиваля видеопоэзии «Пятая нога» («Законы. 5» — видеопоэзия на стихи Анны Глазовой, «Опыт» — видеопоэзия арт-группы «Эсфирь Шуб»). Участница и лауреатка международных кинофестивалей (Filmadrid, фестиваль в городе Оберхаузен, Tabor Film Festival) и международного кинофестиваля в Оберхаузене с фильмом «Синдром Ио» (объединение «Мармелад»).

 

Сопроводительное письмо Станиславы Могилёвой:

 

Возьмём две радикально близкие и противоположные формы жизни поэтического письма: в одной поэзия использует язык (пишущего), чтобы сообщить (явить) себя, в другой — язык (пишущего) с помощью поэтических средств передает некое сообщение. Общее между этими двумя формами — их собственная непроницаемость (неприкосновенность), герметичность, их неспособность к смешиванию. Одна решает «идеальные» задачи и непроницаема сущностно (содержит в себе только себя), другая решает задачи вполне «конкретные» и непроницаема формально, как «истинный свидетель» событий. Они совершенно не нуждаются друг в друге и в чистом виде могли бы друг другу только мешать — к совершенному не придраться (разве что его «не понять»), к произошедшему — не прибавить (реальность избыточна сама по себе). Проще говоря, с помощью первой можно мир исправлять, с помощью второй — с миром справляться.

Итак.

Текст, каждый элемент которого кристаллически точен, уместен, своевременен, все элементы которого «идеально» со-организованы: знак равен звуку, устроен как маршрутная карта и работает как заклинание — его не нужно понимать, достаточно прочесть или произнести. Каждый знак содержит в себе, льет лимфу и сому поэтического языка. Это прямая передача, сообщение-никому, в этом его герметичность, его адресат — всё, что не он.

Текст, который фиксирует реальность в моменте, подобен репортажной плёночной фотографии, это буквально оттиск, отпечаток, перевод из образа в речь, запись под диктовку только что свершившегося самим свершившимся. Он не может быть «сделанным», но должен быть мгновенно записанным, чтобы избежать искажений. Его герметичность — в случайности, в несделанности, в невозможности выбрать ракурс, кадр, в невозможности уточнить и/или дополнить, исправить, даже если он кажется нам «недостаточным», потому что всё, что теперь нам известно о произошедшем — сам этот текст, он — всё, что у нас есть.

О том, что Анастасия Вебер режиссерка, я вспомнила (клянусь, я не думала об этом, открывая присланную ею подборку) во время чтения третьего или четвёртого текста присланной подборки. Мне нравится этот факт, мне нравится думать о том, что я читаю стихи режиссёрки, то есть стихи женщины, «профессионально» исследующей мир с помощью другого специфического языка, исследующей возможности этого типа высказывания. Под «профессиональным» я имею в виду уровень погружённости в предмет, систематичность практики, фиксацию внимания в выбранном направлении и т. д. В какие отношения вступают в текстах А.В. язык режиссёрки и язык поэтессы? Как взаимодействуют и взаимодействуют ли? Смешиваются ли они, борются ли, помогают друг другу или мешают? Усиливают или ослабляют друг друга? А автора? А сами стихотворения? И так далее.

Пространство текстов А.В. организовано таким образом, что в (каждом из) них парадоксальным образом встречаются два вышеописанных способа письма — радикально различных, per se изолированных друг от друга, герметичных. И эта встреча — только что невозможная, случайная встреча, внутри которой они должны были бы разминуться — та самая третья поверхность, возникающая и существующая между поверхностями двух типов письма, помещенных в состояние недостаточности, убавления. Она оказывается местом возникновения иной поэтики. Как это происходит?

Сообщение языка, в пасмурные годы обвиняемое в избыточной элитарности, существует в этих текстах в разреженном, неизобильном состоянии, оно не перенасыщено, не обнажено до молекулярного состава [языка], разомкнуто.

Сообщенное языком, в годы худые обвиняемое в чрезмерной простоте, в скудости, — в чистом виде своем неспособное, не имеющее права прибавить к себе, несвободное в силу заданной беспримесности, — обретает дополнительные ракурсы, объёмы, детализацию, размывает границы (рамку кадра) и линию горизонта.

Но как именно они встречаются? Что организует это пространство? Здесь происходит ещё одно событие — встреча поэтического и киноязыка, или, возможно, поэтического языка и киномышления, потому что «смонтирована» ткань этих текстов совершенно не так, как если бы это делал тот, кто «в первую очередь» — или только — поэт, тот, для кого первичен текст, тот, кто мыслит текстом, словом. Монтаж в этих стихотворениях совершенно интуитивен (в лучшем значении этого слова). Он кажется нерукотворным (как будто происходит ещё до того, как неявное определено, вложено в знаки и записано на бумаге) и поэтому трудно уловим, склейки неочевидны. Монтаж в этих стихотворениях равен всему, что их составляет, это не просто вспомогательный инструмент, с помощью которого мы добиваемся возникновения дополнительных смыслов, не только способ расположения слов в опредёленном порядке. Смею предположить, что «монтаж» в случае этих текстов — не средство для манипуляции вниманием читающего; не русло, в котором реке должно течь; не прямая, не концептуальная работа с языком, словами, знаками, смыслами; не постпродакшн, но — работа с образами, возможно там, где образы ещё не названы; но — ритм, в котором волны накатывают на берег, ветер, который приводит в движение эти волны, узор, возникающий в литорали, который мы и читаем.

Так же и способ организации текстов — выравнивание по центру — выбран не зря: это символ непрерывной джигитовки, удерживания баланса, визуальный гимн гибридности, полиморфности и самих этих текстов, и того, как они возникают, и той, в ком они возникают. Джигитовка, где экстатически замершее, вопрошающее, телесное — словно бы можно увидеть, а движущееся, кричащее, бликующее — словно бы можно прочесть.

Повторюсь: мне нравится думать о том, что я читаю стихи режиссёрки. Я бы хотела продолжить — читать стихи других режиссеров, стихи философов, художников, водопроводчиков, антропологов, фотографов, поваров, математиков, гимнастов, химиков, музыкантов. Я бы хотела, чтобы те, кто выбрали для себя другие формы коммуникации с реальностью, позволили языку высказаться. Думаю, он нуждается в этом, как никогда.

 

Подборка номинируемых текстов:

 

* * *

ветер ходит по моему крыльцу из угла в угол.
гемангиома притаилась под моим одеялом.
ей тепло под грудью
в солёной складке, в тягучем осадке.
всё, что я вижу, я забуду.
всё, что лежало в моей ладони,
касалось моего сердца.
пол подо мной хрустит — эти части целого
упражняются, чтобы быть друг с другом.
чтобы не разлучаться, ведь разлука
обозначает разрыв и увечье,
отсутствие союза гласной и согласных.
а что означает поцелуй?
молчаливый наклон головы и причмокивание.
губы смыкаются так, как до этого дня никогда не умели.
низкое солнце не греет, оно возносит
тени к своим предметам.

сентябрь 2019

 

* * *

 

*
место
из беглого взгляда спасается
в створке окна. запотевший вид.
о, этот вид. на стуки иду,
заплутали.

 

*
а вообще
как же я без моего джина. отец
делал его между шестью и семью.
сведение звука приводит к потрясению
перепонки в ушной раковине.

 

*
равным всё казалось.
и рука, и окно, и экран
и склейка, и дом, и озеро.
всё шло через пунктир
твоего дыхания.

 

Действующее вещество

просто я жду,
когда подействует обезболивающее.
эта красная капля в моём желудке.
когда она лопнет,
когда появится
приятное равнодушие организма
к раздражителям.

снять корочку с гнойной раны,
промыть — кровоточит!
ощурки от яблочных косточек застревают в зубах.
я всегда ем яблоки с сердцевиной,
всегда пытаюсь достать до цели приходящего состояния.

вы, друзья, чувствуете
и не признаётесь себе.
и я вместе с вами, мы теряем
честность перед собой,
теряем молчаливые паузы
в разговоре.
они всё больше и больше заполняются
неприхотливыми фактами чужих биографий.

и с одной стороны, почему я такая честная?
ни слова о них, ни мысли,
когда мне так же, как и вам, хочется повесить на грудь:
и орден, и знамя, и смешной праздничный колпачок.

в нас было пламя, и оно захватило
слабых сердцем.
твой дух всё время ищет других людей,
чтобы в них поверить,
чтобы с ними поделиться
мягкостью простыни.

сложно без осуждения
есть зелёный стручковый горошек.
когда руки его собирали,
когда они выискивали и находили,
когда он (стручок) выскальзывал и падал
к ящерицам в нерасчёсанные заросли.

всё равно вам важно
чувствовать себя жертвами обстоятельств.
сгружать со своих плеч лишний балласт.
а потом
мять
мять
мять
чужие ладони в своих руках,
хотя вас об этом
даже и не просили!

искры от этих сигарет странно разлетаются —
я не люблю это делать, но курю.
как смотрю кино и зажмуриваюсь
от наивности режиссеров.

опять я возвращаюсь:
и в камни, и в свет,
и в особую степень
преломления солнечных лучей.
вы ходите мимо моих окон,
вы давитесь крошеным льдом
прохладительных напитков.

подуть на обожжённое место,
облизать рану,
вынуть занозу щипцами
из пальца матери.

и красная пилюля растворилась:
силы, слова поддержки,
городское тепло и свежее утро,
вот что нашлось
в этом девичьем лекарстве.

вот какое здесь обнаружилось
действующее вещество.

 

Родинка

каждая родинка, как маленькая Россия,
может превратиться в меланому.
есть риск рака, я в группе риска.
у меня много родинок на теле
и на лице,
каждый месяц они появляются снова и снова.
они обновляют свои клетки,
увеличиваются в размерах,
границы некоторых из них становятся размытыми.

Россия повсюду на мне,
я это Россия.

и моя кожа носит
созвездия весеннего неба и
ясного птичьего щебета.

мои родинки
как божьи татуировки.
как незавершённые в своих замыслах знаки.
на губе — Дракон, распознай!
на фаланге — Жираф, догони!
на щеке — Большая Медведица.
но самая, конечно, большая — Гидра (Россия) — у меня на заднице.
и когда я сажусь на стул,
она задыхается от моего человеческого веса.

отец говорит, что это всё
«знаки качества» от рождения.
видимо, моё тело нравится России.
иначе бы я не продолжала
шагать по этой истёртой земле,
скучать по этому скрипучему костру.
я очень боюсь, что однажды
почувствую себя одной большой кожей.

а у тебя что? какие страны?
или, может быть, ты совсем аполитичный?

знаю я, знаю,
ты молчишь.
будешь молчать,
пока волосы не зашевелятся на голове
и не запоют гимн
Российской Федерации.

 

* * *

по коттеджному посёлку
мальчик нёс большую репу.
он волочил её по земле,
по проезжей части.
как будто голову
своей будущей девушки.

архитектор мерил строительным метром
бордюр у господского дома.

о, слёзы, слёзы этого дома!
о, шмели и клевер у его порога!

мерцающий бабий уют
заставит всех членов семейства
плакать горькими слезами
в недостроенный суп.
почему же матриарх всегда жесток?
особенно среди нас, говорящих по-русски.
у нас даже гласные
в окружении согласных
и под прикрытием апострофа.

май 2020

 

Ягуар

и вот неожиданно для себя
я сошла на этой станции:
двери последней на сегодня электрички
захлопнулись за спиной,

как хлопают шлёпки о пятки
вразнобой.
за полной женщиной выстроились в шеренгу
её утята.

странная история — эти два года.
как скатавшийся в шарики дешёвый плед.
меня обернули в него с любовью,
но я почему-то стала похожа на деву Марию
в этом пледе, натянутом на волосы,

они хотят видеть
младенца в моих руках.
но я держу в них камеру —
вцепилась в неё, как в крест!

странные два года.
и я захватываю это чувство,
скорее,
чувство захватывает меня.
мы танцуем.
я не знала, но это танец.
от одного края кадра до другого.
этот танец — тактическая передышка.

сложно быть одновременно и телом, и тенью.
эти два года я пыталась (I have tried),
стиснутая в кулак детских воспоминаний.
как оказалось, мне нужно было вспомнить,
о чём со мной говорили взрослые дяди,
когда я оставалась
после уроков в школе.
как они восхищённо смотрели
и видели во мне священное животное.

они видели большого пятнистого ягуара.

мир фантазий ранит как мир осоки,
это удивление при виде своей же крови…
неужели я ещё не выстрадала?
неужели я ещё буду выстраивать
эпизод за эпизодом и наперёд
создавать структуру своего первого
полного метра.

моё незнание порождает ложь,
и зубы смыкаются в словах о революции.
дурачество — все наши мечты о будущем,
инфантильность — все затеи от творчества.

сгинули мои деревья в доме,
сгнили корни.
я (чтобы наверняка) их в воду поставила.
может быть, они, милые, прорастут
или воскреснут во что-то живое.

мне нужно чудо,
но мир и так переполнен им.
он как мотылёк —
бьётся о стёкла и играет с холодным туманом.

под выключенными фонарями,
в пасти пятнистого ягуара
танцует мотылёк
внутри моего кадра.

 

* * *

список продуктов:

стейки и чёрный хлеб
обязательно чёрный, грубого помола

чтобы мои бёдра не стали больше
возможностей моего воображения.

дальше по списку:
кокосовое молоко в эко магазине

оно будет невкусным, зато
мы поставим
веганский эксперимент
на самих себе.

в любом случае я хочу,
чтобы мой мужчина отрывал меня от пола и трахал у стены.
чтобы моему мужчине было как можно легче.
кокосовое молоко — то, что нужно.
ведь я худею, я очищаюсь
на пути к своему желанию.

дальше по списку:
коробок стевии, джем на мальтите…

так проходит мой карантин.
вылизываю углы и съедаю себя
в поиске «необходимого и достаточного».
что в моём теле необходимо и достаточно?

дальше по списку:
но вы же любите вникать в детали
(читать сплетни),
совать нос, куда не надо.
темы моих текстов для вас — это прогнозы погоды:
политические дискуссии,
социальные потрясения,
гендерные исследования.

дальше по списку:
прогноз погоды в кроссвордах,
давайте разгадаем
слово из десяти букв:

что снится мне каждый июль?
на
вод
не
ни
е
!

перед каждым пиздецом возникает
его (пиздеца) мираж

тратить мелочь на соль или
тратить бонусы на кофе
или
нет никакой соли
никакого кофе
ничего

не сыпется, ни рассыпается
не сеется и не всходит —
всё уже лежит, уже проросло,
уже съедено

из списка продуктов.

май 2020

 

Клык

 

*
свежий, как только что вынутый клык,
я иду.
если я не прошёл этот круг,
то в кругу голосить и останусь.
сколько забот остаётся за краем листа,
когда в сердце заходит, как в масло,
чья-то ладонь.

 

*
соли за шиворот кинули
двести растерянных грамм.
так за окном над краем напротив
стоит и танцует волна.
словно бы я расплескаться готова —
слушает собственный голос:
шкафчиков и гардин,
солнечной пыли,
трёхколёсного велосипеда;

бабушка,
не сердись, я видела,
как ты легко разгоняла свой бег
от остановки до той полянки.

с кем можно играть в колечко?
без страха вкладывать сомкнутые ладони в ладони.
касаться другого,
опровергать,
приходить в удивление от влажности его рук.

 

*
оскоминой вбитый глаз
ворочается.
так создаётся извека в век революция.
как я прощу тебе то,
что ты любишь мои мысли
и хочешь их выебать?
мои мысли только для меня,
и веко оформит взгляд, но не родит образ.
свежую булку рвут две голодные кряквы.

 

*
мальчик красивый, нежные хрящики
я верю тебе
я верю тебе
я верю в твоё отражение.
слова твои редки, и улыбка скользит
по краю чашки,
как по краю света.

 

*
стольким тебе обязанные,
замостили выходки —
лицо к лицу на лице, всё такое чужое,
как во рту онемевший язык.

всё равно тебе будет нравиться
ход моих мыслей
и то, как я гарцую, как виляю бёдрами,
как развевается чёлка у этого жеребёнка.
будь осторожна — этот жеребёнок
спокойно убивает своим копытцем.

 

*
ох уж эти холодные сосны,
холодные волны. знаем мы.
что происходит с ногами
когда воды встречают ступни на этом песке?

красной строкой пробежались твои границы
по моему запястью,
это губы, которые хотят, которые ищут.
за что бы зацепиться, по чему бы вскарабкаться,
когда совершить рывок.