Родился в 1993 году в Курске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Живет в Москве. Работает в РГДБ. Лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2013, 2015). Автор книги стихов «Античный рэп» (М.: Atelier Ventura, 2015).

Сопроводительное письмо номинатора Аллы Горбуновой:

Цикл (книга, крупная форма) Ростислава Амелина «Античный рэп» представляется мне в полной мере заслуживающим премии Драгомощенко 2016 г. В последние годы поэтические тексты Ростислава Амелина всё больше обращают на себя внимание и чрезвычайно сильно выделяются среди текстов других поэтов его поколения: как своим утончённым мастерством, «ранней зрелостью», так и рядом основополагающих черт поэтики: необычных, неожиданных, совсем не похожих на то, что делают даже его наиболее яркие ровесники. Поэтика Ростислава Амелина разрушительна для любых стереотипов о поэзии молодого поколения: появление такого поэта мы никак не могли предсказать (и, пожалуй, в этом есть общее с Драгомощенко). В отличие от многих сверстников, которые в своём поэтическом становлении опирались на опыт московского концептуализма, с одной стороны, и опыт Аркадия Драгомощенко с другой, что на выходе часто выливается как в прямое продолжение «линии Драгомощенко», так и в постконцептуалистские тексты, неизменно располагающие инстанцию высказывания в речевой обыденности, работающие с повседневным, клишированным языком, чужой речью, обильным цитированием, Ростислав Амелин избежал обоих этих путей. Не будучи прямым продолжателем «линии Драгомощенко», он тем не менее демонстрирует яркий и самобытный способ писать «после Драгомощенко», в действительности имея довольно много органических, а не приобретённых посредством заимствования и ученичества точек соприкосновения с поэтом, в честь которого названа премия. Эти точки соприкосновения: органический интеллектуализм, живое сопряжение рефлексивного и чувственного, работа на стыке поэзии и философии, связь с мировой поэзией, редкая пластичность языка, и очевидный вызов, неконвенциональность, характерная для обоих поэтов, а также острая актуальность их для своего времени. Актуальность и новое понимание поэтического, свойственные Ростиславу Амелину, также проявляются в самой поэтической форме его текстов. Каждый его поэтический фрагмент представляет собой одну очень длинную строку, записанную как будто прозой и разрушающую до сих пор распространённую в России конвенцию, что стихи должны быть обязательно записаны в столбик. Но, в отличие от записанных в строку текстов Станислава Снытко или покойного Виктора Iванiва, которые сами характеризовали такие свои тексты, находящиеся на границе стиха и прозы, как прозу, Ростислав Амелин позиционирует такие свои тексты именно как стихи, и при прочтении цикла «Античный рэп» это не вызывает никаких вопросов: небольшой объём каждого поэтического отрывка, внутренний ритм и пластика языка, а также непосредственное поэтическое содержание, выразительность при отсутствии нарративности однозначно заставляют воспринимать тексты Амелина именно стихи. При том, это действительно непривычный для России жанр, сдвигающий застывшие конвенции, однако очень хорошо демонстрирующий на русской почве тот тип письма, который наиболее актуален сейчас в Европе — короткие, записанные в строку поэтические фрагменты. Не говоря уже о том, что всё это несомненно перекликается с тем, что делал Аркадий Драгомощенко, поэт и прозаик, также расшатывавший границы поэзии и прозы, писавший прозу, в которую привносил поэзию, и поэзию, в которой длинные (!) строки создавали элемент прозаизации текста. Уникален также вводимый Ростиславом Амелиным с помощью автокомментария, который является частью текста, элемент рефлексии. Многие из его поэтических фрагментов имеют такие автокомментарии, дающиеся сносками внизу страницы, но часто представляющие из себя совершенно самостоятельные поэтические фрагменты, которые одновременно образно и рефлексивно вытекают из содержания основного текста. Так, например, Ростислав Амелин в самом основном поэтическом фрагменте упоминает речную жемчужину и тут же ставит сноску и даёт философско-поэтический автокомментарий о форме речного жемчуга и её восприятии. Эта постоянно проникающая в тексты рефлексия никогда не бывает каким-то заимствованным интеллектуализмом: это поэтическое мышление в действии, для которого характерна феноменологичность взгляда, страстное визионерство и одновременно натурфилософское постижение, странность и неожиданность рождающегося мира и пристальное в него вглядывание. Это вглядывание не препарирующего новоевропейского учёного, а, скорее, древнего грека у истоков науки (потому рэп и античный), созерцающего и в этом созерцании рождающего свою поэтическую θεωρία. В стихах Амелина мы видим внимание к работе памяти, воображения, мышления, наблюдающего за рождением поэтического текста, вопрошающего о причинах и следствиях, законах и формах. С точки зрения феноменологии воображения, у Амелина часты первичные, основные образы (вместо более сконструированных метафор) — такие как дом, который поливают, как дерево, и у него вырастает третий этаж под листвой, и там гнездо синицы. Исследование феноменологического и психологического мира у Амелина идёт параллельно с исследованием собственных свойств зрения и восприятия, памяти и самых первооснов, на которых всё это держится. Уровень непосредственного проживания феноменов всегда влечёт за собой у молодого поэта уровень поэтической мета-рефлексии, которая, однако, никогда не затмевает само проживание. В этой поэзии очень много стремления к тому, что можно назвать познанием, но это всё-таки не совсем познание, потому что, как пишет Амелин, есть «то, что начинают называть познанием, когда привыкают существовать» — у Амелина пока нет этой дурной привычки, он не привык существовать, поэтому он вопрошает как бы с границы существования, осуществляет трансгрессию этой границы, ставит её под вопрос, а не «познаёт» изнутри него. Его поэзия полна остранений, «неожиданных возможностей заглянуть за взгляд». Вопрошание, присутствующее в этих стихах, произрастает не из какого-то частного, субъективного интереса, а из глобального философского удивления существованию всего: зачем всё таково, как оно есть, и зачем оно вообще есть, зачем моя память, зачем я — вот такой, какой есть, зачем небо и облака, и почему я чувствую то, что чувствую, зачем было прошлое и зачем будет будущее. И у всего этого — яблок, бьющих по крыше, рассвета и снега, и у чувства счастья или грусти — есть поэтическое измерение (где место этой поэзии? растворена ли она в космосе или оживляет мир, проливаясь из глаз поэта?). И действительно, всё это очень странно.

 Отрывок номинируемой на премию книги стихов «Античный рэп»:

*
Как умирал сосед, на похороны пойдем не узнаем — только какой хороший был и золотой! Столы не сломаются от хлеба и фруктов, мяса, зелени и вина; не сломаются стулья скорбящих от хлеба и фруктов, мяса, зелени и вина в желудках; земля не провалится под столом и под стульями, под телами скорбящих! А мать провалилась от горя, жена сломалась, сломалась от ветра: еще с цветками, все еще не осыпались, падают на ладонь.

*
Дом прорастает в землю, пускает корни, он станет больше, третий этаж появится под листвой, главное ждать, поливать под корень: вино, оставшееся со вчера, подходит. Вода из глаз, изо рта, из носа, вся та вода, что льется! И всю — под корень, третий этаж появится под листвой. Там будет тихо, гнездо синицы, а ветви раскачиваются на ветру, как машут, что нету крыши. Вода закончится, но поднять бы последних капель, пока не стихнет.

*
Часть уже больше целого! Посмотри, как тыква уже похожа на монумент, памятник тыкве: в трещинах, и не сдвинешь, слизень уже не может проесть кору (бурую, как старый пергамент) тыквы. Часть уже больше целого неба под осень, больше, уж точно выше речка наполнилась как виноград, под кистями не зачахший! Сын уже больше матери, как монумент, памятник матери: в трещинах, и не сдвинешь, как ни пытайся, червь его не проест.

*
— Счастье с тобой не возиться, сын, пока ты беспомощен, я люблю тебя: слаб и не знаешь, как отвечать, перечить. Окрепнув на ноги, побросаешь игрушки, книжки, я не хочу тебя больше видеть! Но я с тобой. Аккуратно, лужа! — Счастье с тобой не возиться, папа, пока ты немощно слаб и любишь, когда не видят, что слаб и любишь, окрепнув на ноги, встанешь — не можешь видеть! Но я с тобой. Аккуратно — дверь!