Родилась в 1998 году в Москве. Учится на историко-филологическом факультете РГГУ. Сфера научных интересов — нарративная идентичность и археология, перформатив автонаррации, событийность в текстах Дж. Д. Сэлинджера. Лонг-лист премии Драгомощенко (2019). Активистка. Одна из со-основательниц первого в России проекта, проблематизирующего отношения эйблизма и мизогинии.
Сопроводительное письмо Лолиты Агамаловой:
В новом цикле Мария соблюдает мерное равновесие между жизнью в ее интерсекциональной перспективе (и зрачок Марии действительно снабжен многими оптиками) и универсальной интенцией к миру, который в эту жизнь вовлекается. (Политический) субъект, чей генезис неизбежен в ситуации политического угнетения, сменяется субъективностью — как способом видеть и проживать это видение — которая во многих текстах цикла становится первичной, одновременно отражая нечуткое зрение других. Мотивы видения/зрения/зрачка не случайны: Мария носит очки (их поиск закольцовывает стихотворение «слепое пятно», превращаясь в структурного двойника собственной гомосексуальной невидимости) и один ее глаз почти невидящ. Эта грубая метафора парадоксальным образом призвана очертить субъективность в качестве «внутреннего глаза» в противовес чувственному, опытному событию субъекта. Фокусируясь то на субъекте (лесбиянке, женщине с инвалидностью, etc.), то на субъективности как неизбежно данном, но в другом, онтологическом регистре, Мария собирает нарратив, который говорит обо всех и ни о ком одновременно (и в то же время о самой Марии, об опыте Марии, о Марии-субъекте): переключение режимов обеспечивает зазор в ее речи, поставляя неизбежную и необходимую политику идентичности в качестве только лишь маски, которая не является маской (дефиниции застряли в теле и наоборот; учитывая, например, инвалидность), как и субъективность не является чистыми формами восприятия. Тем не менее субъективность направляется на саму себя как на субъекта (как было у Мерло-Понти: между нами, моего тела и мной, мое удвоение), а субъект выворачивается к субъективности, огибая себя самого: именно эти события обеспечивают зазор (раздвоенность вроде бы/несомненно говорящего), в который вовлекается мир. Это вовлечение формализует переживания в подобие детской книги: ребенок превращается в подростка, подросток — в молодую лесбиянку, хранящую память об отсутствии себя-субъекта, но промежуточной слепой муке лишь субъективности, которая никогда не была чистой, но всегда — пролегоменами к непростой и грубой работе бытия-дефиницией, телом, модифицированным означающими, когда то и так бесперебойно работало не в свою пользу. Чистое восприятие, которое, тем не менее, воплощено в теле, чистое восприятие, ставшее недоступным со времен феминистских открытий, на мой взгляд, важное достижение поэзии Марии Целоватовой. Как и тупое стремление к бытию-вместе (не столько политическому!), вряд ли свойственное радикальной феминистке как субъекту: бабушка-космонавт, мигрантка Чолпон, учительница, в чьем зрачке слепое пятно, веселая постовая медсестра, те фарфоровые перемычки, живущие как будто собственной жизнью и даже Гарри Поттер (самоназвание, которое, кажется, без содействия посторонних не появляется) обеспечивают воплощенное восприятие, периодами сбивчивое и говорящее языком субъекта, как бы сбивающееся на язык субъекта. И хотя маркеры, по которым узнают феминистскую поэзию, эксплицитны, они бьют мимо цели, и именно поэтому я считаю стихи Марии прекрасным образчиком молодой русскоязычной феминистской поэзии. Лесбийские хроники, представленные в подборке предыдущего сезона, размыкаются во «внутреннем глазе», не аннигилируя их, но уплощая.
Подборка номинируемых текстов:
ОНА НЕ ТАКАЯ КАК ДРУГИЕ МЕДСЕСТРЫ
у моей прабабушки было здоровье космонавта
у моей прабабушки было здоровье космонавта
— говорила моя мама
говорила, что бабушка еще нас переживет
в 92 года здоровее любого другого
она помнила Куйбышев в эвакуации и завод
и речь Сталина после конца войны
и Коран
и как ждала мужа, в 46ом, из Карпат
и рецепт əчпочмаков
и имена своих правнуков
она звала моего брата: «Александрушка!»
она помнила мое имя
она помнила всю свою жизнь
до самого конца
она жила в полном сознании
в ясном уме и твердой памяти
у нее было здоровье космонавта
у нее было здоровье космонавта
у нее было здоровье космонавта
в 2010 году в Москве горели торфяники
в 2010 году в Москве было 38 градусов в тени
в 2010 году в Москве было нечем дышать
в 2010 году в Москве мы дышали смогом
смог был везде, смог забивался в наши квартиры, смог забирался в наши
легкие, смог забирался в наши поры, мы снимали копоть с кожи, мы
высмаркивали кусочки сажи в платки,
в квартирах висели мокрые простыни
в квартирах сидели люди, набирая ванны холодной воды, негде спрятаться,
негде спастись, пот стекал по груди, пот затекал в глаза
в 2010 году в Москве было жарко
Википедия говорит: «Смог в Москве (2010)» —
экологическая ситуация,
произошедшая в августе 2010 года,
когда из–за сильной жары и продолжительного горения/тления торфа
в лесном хозяйстве
Московской области в столице образовалась
сильнейшая дымовая завеса.
Я говорю:
в 2010 году в Москве
моя прабабушка,
у которой было здоровье космонавта,
не выдержала высоких температур
и смога, закрывшего небо
она умерла в Москве
в 2010 году
когда горели торфяники
когда воздух был серо-коричневым
когда горели торфяники
я знаю
в Подмосковье много торфа
на нашей даче под Дмитровом мы удобряли им землю и газон
мой папа брал тележку и «уходил за торфом»
а я ждала его, мне было 5 лет
и слово «торф» было таинственным, как сокровище,
за которым уходит папа
а в 2010 году этот торф горел и задушил мою прабабушку
жара и дым
жара и смог
все сетки на окнах покрыты слоем смога
все тело покрыто серым налетом пота и грязи
у моей прабабушки было здоровье космонавта
у моей прабабушки было здоровье космонавта,
так говорила моя мама
она жила бы еще и еще,
говорила моя мама
92 года и дальше бы,
говорила моя мама
у моей прабабушки было здоровье космонавта
но в 2010 году в Москве горел торф
и моя прабабушка улетела.
*
А сейчас прошло 9 лет
и в 2019 году
вся Сибирь охвачена огнем
горит тайга.
там гектары тайги, зеленой хвои, пихты и ели
там города, там большая земля
я ехала по Транссибу и смотрела в окно
там страна людей и я
их совсем не знаю
они ездят в плацкартах
красноярск-чита, новосибирск-омск
там люди, идущие в масках
по улицам своих городов
ведут своих детей в садик,
идут в свои офисы
и смотрят из окна в затянутое дымом
серо-коричневое небо
они не видят ничего
они не видят ничего
они ждут
горят леса, и звери, и птицы
соболи, рыси и беркуты
убегая, они задыхаются
им негде спастись, им нечего ждать
я смотрю и не вижу, я читаю заголовки
я считаю цифры
смог дошел до Аляски
смог дошел до Урала
смог дошел до Поволжья
выбросы СО растут
горящая Сибирь катастрофически влияет на скорость таяния ледников
Но мне говорят:
экономически не выгодно тушить пожары,
если они находятся в зоне контроля
далеко от населенных пунктов и производств
зона контроля площадь умирания
я вижу как они надевают маски,
я вижу как они меняют марлю на окнах,
я вижу, как их все больше и больше
привозят в морги машины
я вижу, как люди
здоровые космонавты
смотрят в окна
смотрят в туман
и вдыхают запах горящей тайги
и сами становятся лесом
и зверем, и птицей, и торфом
хвоей и мхом
сгорая в этом июле.
веселый, ершистый, незлой
оставленность.
одиночество трогает под ребром
щекочется возле носовой пазухи
я иду в метро и вдыхаю теплый запах резины, запах детства и эскалатора и
не высовывай голову маша
почему
а потому (просовывает руку и показывает, как стукнешься;
веселый, ершистый, незлой)
мне почти 22
я мечтаю о группе
плотных бучей, играющих
каверы на женю белоусова
тогда, может быть, это стало бы ближе
реальнее чем было возможно
тогда вы смогли бы понять
как это когда
бояться идти в школу
как будто тебе снова 16 и страшно
спалиться
когда подгибаются ноги и дрожь
от объяснения логарифмических неравенств
влюбиться в учительницу математики и
не сводить взгляда
засыпала, рыдая в подушку
с шпаргалкой по тригонометрии в кулаке
как это когда
твоя любовь останется здесь, а ты
заходишь в лифт и уходишь
а хочешь совсем не это
хочешь смотреть всегда
мне 22
в январе трава на дворе дрова
из зеркала на меня
смотрит обросший подросток
Гарри Поттер из третьей части
пинает тумбочку, сцепив пальцы
злится
смотрит на то, как
мама и папа были
слишком давно.
она не такая как другие медсестры
она не такая как другие медсестры
она не такая как другие медсестры здесь
а этот текст — не такой как другие тексты об этом месте
потому что то, другое, что здесь
нельзя совсем нигде никак говорить и те тексты сгорят
а об этом, кажется, можно
да и хочется так что пусть будет
она не такая, как другие медсестры здесь
знаете, я люблю постовых медсестер
бойких, быстрых, уверенных и насмешливых неуязвимых
да, это типаж такой
постовых медсестер, особенно детских отделений
но и взрослых тоже
потому что взрослые хуже детей, ей-богу!
постовым медсестрам нельзя быть другими иначе их съедят
поэтому они бегают, командуют, смеются и абсолютно
не позволяют себе распуститься
бойкие, быстрые, насмешливые и уверенные неуязвимые
но
она умудряется даже среди них
быть бойчее, быстрее, насмешливее и увереннее прочих
другие стараются не палиться, что курят на балконах
устают и не тратят особо эмоций, спокойно заходят в палаты
раздавать градусник всем еле ходящим тут киборгам
но она, оо, нет
когда она входит в палату, мне в нос бьет куревом
и еще чем-то другим как пот, но нет
она входит в палату, широко распахивая дверь, размашистым шагом
она бодро и громко приветствует всех
еле ходящих тут киборгов
Добрый вечер, красотки!
ей лет 40, она плотная
и у нее, кажется, стянуты волосы в хвост, но это не имеет никакого значения
когда она протягивает градусники с шутками на грани фола о том
как нам повезло держать градусники в подмышках
когда она усмехается, протягивая баночку для мочи
когда она легко и умело оплетает руку, чтобы измерить давление
я думаю о том что
даже если у нее дома муж и трое детей и курит она не скрываясь просто так и
шутит просто так и веселый у нее нрав
это не имеет никакого значения
каждый раз когда
наступает ее смена и она входит в палату
широким размашистым шагом
я ничего не чувствую кроме
немного смущения и
дурацкой детской мечты о том чтобы
она была веселой сорокалетней лесбой
я шучу в ответ, держа баночку двумя пальцами
это как футбол или пинг-понг
было бы так здорово если бы
она была веселой сорокалетней лесбой
она называет меня по фамилии, как и все постовые медсестры
всегда называли
она сразу знала, что я не парень
было бы так здорово, если бы она была
веселой сорокалетней лесбой
было бы так здорово если
бы было можно жить зная что
где-то она живет
веселая сорокалетняя лесба
слепое пятно
я стригусь у лучшей парикмахерки в моей жизни
я стригусь в точке красоты
женская стрижка шестьсот сорок рублей
я стригусь
у лучшей парикмахерки
она делает из меня детеныша буча
и виски такие что можно порезаться от резкости
я стригусь у парикмахерки
ее зовут Чолпон
я прихожу к ней из раза в раз, иногда затягивая на месяцы
иногда нет
иногда с возлюбленной, а иногда
нет
если я не одна то
К. комментирует все, советует восхищается ищет референсы любуется
дразнится гладит, ерошит восторженно трогает дует и целует
когда мы расплачиваемся мы
уходим за руки
и я сижу в который раз
чтобы стать снова детенышем буча
я прихожу к Чолпон
она выбривает мне виски так
как я показываю
она выбривает мне виски
и как обычно немного болтает
про ногти отросшие за карантин
я показываю свои — обрезанные до корней
такими они были всегда
еще когда я не знала что
потому что тебе шесть и ты впервые держишь гриф и тебе показывают
как ставить пальцы
у скрипача не должно быть ногтей запомни
мне 22 и я помню помню помню
просто теперь я знаю
у кого их еще не должно быть
*
Чолпон искренне удивляется добривая мой
беспомощно круглый затылок
однажды она говорила про мужчин
обычный разговор
я неплохой клиент я шучу, но при этом слушаю и расслаблена
и хожу только к ней
она выглядит так обычно
так как выглядят женщины которые работают в точке красоты получая —
сколько в час?
длинные просто распущенные волосы
сапожник без сапог
она часто признается что хочет очень коротко постричься
но
иногда она как-то касается К. в разговоре
без смущения и не задумываясь
твоя подруга почему не пришла?
и я сижу и думаю
пока она бреет мне виски
пока мы обсуждаем мои ногти которых нет
думаю как это волшебно и больно
что она даже не думает и не замечает
даже напиши я на лбу
как это странно и больно когда
ты — слепое пятно
ты — слепое пятно
*
мы идем с П. с моей
сестрой-близнецом которую я нашла
в детской музыкальной школе имени N
в ансамбле скрипачей
к дому женщины бывшей мне почти как мать
она научила меня вибрировать
кормила сушками из ящика стола
писала задания в дневник убористым почерком
видела как я корчусь и пыталась помочь
(помогла)
мы идем с П. с моей
подругой по музыкалке
к дому учительницы
мы давно не виделись
П. была той кто постриг меня впервые
я пришла тогда и сказала ей
я хочу быть лесбухой
и она подстригла меня ножницами дома на кухне на табуретке
она сама стригла себя всегда
*
и женщина научившая меня вибрировать рада нам как мать
я радуюсь видеть ее
рада что она в порядке
ДМШ — трудное прекрасное место
она много всего говорит
я много всего говорю
П. много всего говорит
мы много всего говорим
она кормит нас и поит чаем и
спрашивает как мы живем и
кажется для этого есть слово типа заботы
и
она смотрит на меня
обросшего мальчикадевочку
в желтой майке без рукавов и широких отцовских джинсах
стянутых ремнем чтобы не падали
и на П. в толстовке
и говорит
ахает и охает
что-то о том
как же мы такие выйдем замуж ну девочки
я смотрю на П. и она смотрит на меня
она — слепое пятно
я — слепое пятно
проучить нас больше десяти лет
видеть слезы истерики упрямство неправильную аппликатуру проблемы в
семьях отдавать одежду находить врачей кормить любить
и не заметить очевидного
она видела нас с теми
за кого не выйдешь замуж
зрители в зале на концертах
она видела
я смотрю на П. она смотрит на меня
мы — слепое пятно
настолько на виду что не заметишь
мы — слепое пятно
как очки которые я каждый раз
так беспомощно так жалко ищу по утрам
шаря руками вслепую по
всем поверхностям захламленной квартиры
кровать тумбочка туалет ванна кухня коридор кровать тумбочка туалет ванна
кухня коридор кровать
а они
они лежат в самом центре идеально освещенного стола
они — слепое пятно
фарфоровые перемычки
окольцовывая плоскость
я тащу свое тело
склеенное из поломанных досок, наскоро, впопыхах,
неумело зашитое и дребезжащее на поворотах,
сквозь переход с баррикадки на пресню
мимо проносятся люди, поднятый
ветер овевает мою щеку
мне как всегда повезло
будь я на пол-сантиметра правее,
я бы сломалась
попадать в толпу страшно
от толчка я могу упасть и не встать
не потому что я слабая или что там
а потому
что не найду точку опоры
чтобы поднять вверх это полуразобранное тело
фарфоровые перемычки
не придержав дверь, пробегает парень
несильный хлопок по запястью
достаточно, чтобы
сместить равновесие суставных перевязок
несильная ноющая тупость
я не могу рассказать об этом, это выглядит жалко
как будто бы я
прошу помощи, жалости или сочувствия
как будто бы это возможно
сделать мир, в котором
на концертах не слэмят, в метро не бегут, и тебе не меняют
группу инвалидности
с третьей на вторую или другую
когда ты идешь по тверской
_летняя прогулка_
как будто бы это возможно
я ведь знаю, что нет
я просто
не перестаю изумляться
вашей гибкости сочленений
вашей суперспособности вставать с пола без рук опоры помощи кряхтения
оханья и натуги
вашему удивительному умению сидеть, опираясь
подбородком на согнутую в запястье руку
вашему потрясающему умению запрокидывать голову вверх, стоя
на коленях и отлизывая
как будто бы мне что-то
от вас нужно
мне ничего от вас нахуй не нужно, я просто
не перестаю изумляться
вашей
удивительной
гибкости
мой добрый папа
когда я была маленькой, у нас не было машины
и мы ходили по Москве пешком, часто и много
музеи выставки спектакли прогулки
хорошее детство
/и мои родители все еще
в моей голове
идут впереди
в своих джинсовых костюмах
нежно-нежно-нежно голубого цвета
как два уверенных ледокола
молодые и всемогущие
всегда знающие дорогу
куда бы не они не попали, они
всегда знали, на какой сесть автобус
и где тут метро
мне кажется, они бы и из ада выбрались
мельком взглянув на номер дома
/они ведь искали друг друга
без мобильников в карманах
назначали свидания
по таксофону
находили друг друга
на пушкинской
как — я не знаю
как — я не знаю/
и вот когда мы так шли
я могла устать и не мочь
а они могли
подхватить меня за руки и понести, пробежавшись
несколько метров полета
на крепких крыльях
руки моих родителей, где же вы
я летала когда-то
а папа
мой добрый папа
папа мог посадить меня на шею и нести
долго, очень долго
только надо было не пачкать сандалиями одежду
но иногда, под вечер
когда до дома оставалось на деле всего ничего
он уже не мог тоже
и так с рюкзаком ведь
«шея устала, слезай»
мой добрый папа
а я уставала совсем и говорила
я больше не могу
ноги устали и не идут
хотя я вижу наш дом
…и вот когда я не могла больше идти
тогда он говорил мне
проходя мимо того места, где
я и сейчас так часто хожу
мимо поликлиники и библиотеки
он говорил:
посмотри, вот дерево
говори себе
как я говорю себе
«вон то дерево
осталось еще чуть-чуть, надо только дойти
до этого дерева»
и мы доходили
и он говорил снова:
«вон видишь то дерево?
теперь надо дойти до него
по чуть-чуть
понемножку
я так всегда говорю себе
и так дохожу до дома»
мне было 5 лет
и мы дошли до дома
а потом он читал мне Хармса на ночь
мой добрый папа
этого всего уже нет
и папа немного совсем другой но
но иногда мне кажется
что я все еще иду до дома
и ноги устали и я кажется
больше совсем-совсем не могу
но я знаю что
у всех тоже устала шея
и я говорю себе
как никто больше не говорит мне
как говорили когда-то:
вон то дерево
осталось еще чуть-чуть
только дойти
до того дерева
а потом еще
вон до того, другого
по чуть-чуть
понемножку
говорю я себе
никогда не дойдя до дома.
* * *
все равно в итоге приходишь
к тому что
ходячие мертвецы
— это мы
и это парадоксальным образом
делает существование не таким невозможным