Родился (1996) и живёт в Элисте. Публиковался на сайте «Полутона», в разделе «Студия» «Новой карты русской литературы», в арт-дайджесте «Солонеба», в журналах «Флаги», «Цирк «Олимп» + TV».  Лонг-лист премии Драгомощенко (2020). Шорт-лист премии «Цикада» (2021).

 

Сопроводительное письмо Алексея Масало́ва:

 

Стихи Дорджи Джальджиреева при обращении к разнообразным техникам письма характеризуются особым миросозерцанием, соединяющим мифопоэтические режимы чувствования и аналитический подход к феноменам звука, восприятия, деталям мира. Уже в первом тексте подборки это выражается в кочевании между процессуальностью письма, в которой субъект и текст преодолевают отношения владения друг другом через концепт «неготовности», и опытом перцепции: будь мне дослушен / апостол простора / восприми в себя образ / и переведи нас

Стирание установленных субъект-объектных отношений как раз и создает особые формы рефлексии, где восприятие – это одновременно восприятие субъектом мира вокруг и восприятие-перевод миром субъекта. Это близко к тому, что Эдуарду Вивейрус ди Касту, переосмысляя Леви-Стросса, понимает под промежутком: «миф полагает онтологический режим, управляемый абсолютным, интенсивным, текучим различием, которое вторгается в каждую точку разнородного континуума, где трансформация предшествует форме, отношение важнее, а промежуток — внутренняя характеристика бытия»[1].

Промежуток, даже цезура, обеспечивает расползающиеся тропинки поэтической речи Джальджиреева, в основе онтологической карты которой калмыцкий буддизм, переплетенный с местными верованиями. Буддийский способ выстраивания подобия и различения создает перцепцию, где невозможность объекта — это и соблазн, и язык, и озарение близости. Этот же принцип обеспечивает кочевание между феноменами в наблюдении за полуденным узором бесстрастности, где бесстрастность — это интенция восьмеричного пути, в котором энергия находки обеспечивает становление субъектов и объектов к залесному полю всегда мягкой форме жизни. Энергия становления и циркуляции материи выражается в параллельных синтаксических конструкциях и метаболической образности, где речь призывается исключениями и поет отсутствием, где созерцание и узнавание подкрепляются звуками что ведут всякую плоть.

Феноменология звука — один из доминантых сюжетов поэтики Джальджиреева, когда феномен вариативной исполнимости возникает в синтезе зрительного и слухового опыта. Иными словами, перцептивное пространство возникает в событии звучания. Как считает Анатолий Рясов, «событие звучания — это процесс, постоянно изменяющий свои очертания»[2], именно эти изменения возникают в параллелях, где /акустическим чрезлучием подменой выжигает эхо/ или /радиуса звука неспособного наколоться на гроздья потенциальности оборачиваясь тишиной/. Такое состояние звукового пространства и его перцепции как раз объясняется тем, что «мы имеем дело не с явлением, а с являющимся или являвшимся. Самый непродолжительный звук остается текучим, почти неуловимым, даже если тянется только одна нота или — что поразительнее всего — пауза. Музыкантам хорошо известно, что немые ферматы тоже способны звучать. Один-два тембра — и пауза уже содержат всю сложность: так герои Беккета подолгу прислушиваются к звуку собственных шагов. Вслушивание — это весьма странный опыт, меняющий сознание, но приобретаемое здесь знание почти не поддается систематизации: оно не похоже на привычное расширение эрудиции, речь идет о весьма необычном знании. Быть может, это длящееся вслушивание точнее определить не как приобретение знаний, а как интенциональный горизонт, открывающий доступ к аудиальному опыту. При столкновении со звуковым феноменом имеется больше оснований вести речь не о схватывании явления, а о захваченности им»[3]. Именно захваченность событием звучания (|если я спрошу, сонорны ли insècta?|) делает возможной выход к сверхчувствительности, порождающей синкретический |танец насилия на окольных тропах|.

Оптические эффекты окраин слепоты в руках и катарактального таяния подкрепляют перемещающуюся между контекстами природу субъективности, где контрабандисты-ребеты существуют в промежутке мифа и являющейся прозрачности. Такая форма рефлексии позволяет обнажить опыт созерцания через исповедь земли, когда хочется дышать твоими волосами / гроздьями пронзённых горизонтов. Переплетение мифопоэтического и аналитического в языке Джальджиреева, как я уже говорил, осуществляется благодаря цезуре в расстоявшемся вытяжении фокусоидальной синхронности, когда речь представляется лишенной значения, но выззначивающейся, т. е. кочует между порождающим и критически осмысляющим себя началом. И в этом смысле феноменологическая оптика стихотворения может восприниматься как практика самонаблюдения (смрити), где рефлексия даже сейчас / пока это стихотворение никогда не закончится — это способ открытости промежутку в прибрежной части Кунашира, где разрождающиеся завязи айвы осенью будут опадать без тени.

Так или иначе, взаимосвязь наблюдаемого и наблюдающего, являемого и являющегося проявляется как «ex oriente lux» / (свет с востока) в идее полета и существах, знающих как управляться с ужасом, в инициации металла и /воспоминании о начале/. И спонтанные метаморфозы звука, образа, пространства и Lotus in motion (Лотоса в движении) позволяют поставить под вопрос возможность и невозможность, исчезание и возникновение иллюзионных бурь, недосказанности наличествования и вымысленности шума. Перцепция лотоса как события звучания, как события восприятия объектами нас и создает особую феноменологию звука и пространства, где между действием и восприятием возникает высота речь цветка / говорящая слухом.

В соединении аффекта и анализа в стихах Дорджи Джальджиреева плоскость распускается |осью замещения| и параллельные конструкции мнемоники, кинетики и коммуникации становятся способом воплощения контрапункта между зримым и слышимым, явлением и созерцанием: (я вижу как из моих волдырей сочатся околоплодные гроздья). Не случайно поэтому, что всегда за открытием следует ускользание, т. к. даже когда тишина почти разгадана совершенством выдоха, остается неуловимый промежуток:

только почти, ведь должно что-то остаться

Рассуждая о специфике языка и противопоставляя тотальному хомсианскому проекту иные логики, теоретик онтологического анархизма Хаким Бей пишет: «Грамматику можно было бы уподобить “странному аттрактору”, как та скрытая закономерность, что «повлекла» за собой анаграммы, — эти закономерности хотя и “реальны”, но “существуют” лишь внутри порождённых ими закономерностей второго порядка. Если значение ускользает от нас, возможно, причина этого в том, что сознание как таковое — а значит, и язык — фрактальны»[4]. При этом его не удовлетворяют ни антирепрезентативный нигилизм, ни универсализм современной лингвистики, он считает, что «язык в состоянии преодолеть репрезентацию и опосредованность, и не в силу своей врождённости, а потому, что он есть хаос»[5]. Именно так и работает язык в поэзии Дорджи Джальджиреева, он не дом бытия и не клетка насилия, он становится хаосом фракталов-возможностей, кочующих между событиями звучания и формами рефлексии внутри цезуры, промежутка, разрыва как одного из способов сопротивления производству технокогнитивного капитализма.

_______________________________________________

[1]            Вивейрус ди Кастру Э. Кристальный Лес // Опыты нечеловеческого гостеприимства: Антология. М.: V-A-C press, 2018. С. 130
[2]            Рясов А. Звуки-знаки и звуки-феномены // Неприкосновенный запас, № 134, 2020. URL: https://www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/134_nz_6_2020/article/23201/.
[3]            Там же.
[4]            Хаким Бей. Временные автономные зоны // Дискурс. URL: https://discours.io/expo/literature/essay/hakim-bey-temporary-autonomous-zone.
[5]            Там же.

 

Подборка номинируемых текстов:

 

речь цветка говорящая слухом