Родился в Белгороде. Стихи публиковались в журнале «Воздух», на «Новой литературной карте России», «Полутонах» и др. Участник программ Iowa International Writing Program (2016) и Playwriting in Russia (2017). Живёт в Москве.
Сопроводительное письмо Яниса Синайко:
Решишься ли ты смотреть на меня/ смотреть со мной? Это вызов, который брошен зрению, глазу в стихах Мартиросяна — вызов, предвещающий страдания, потому как он, глаз, — всегда уязвим. Глаза обречены испытывать поражение от того, что перед ними возникает: глубокая тьма, ослепляющий свет, острый предмет, страдание другого и, в конце концов, сам Другой. Само по себе наличие глаз предполагает риск, даже когда мы крепко смыкаем веки или резко отводим взгляд, от того, что нам угрожает. Потому что любое бегство от увиденного никогда не окончательно.
Поражение перманентно. Мы не способны отменить насилие, которое уже произошло, предать забвению опыт насилия, до конца избавиться от страданий. Однако мы можем иначе помыслить их, решившись видеть. Видение — тоже мышление. Изувеченные глаза в поэтическом цикле Мартиросяна — его посредники. Субъект здесь, несмотря на страдания, не стремится убежать от увиденного. Его глаза поражены, но не «кастрированы», как глаза тех «благонравных людей», которые несвободны в своих желаниях и слепы по отношению к насилию — тех, кто «не испытывает никакой тревоги, когда слышится крик петуха или открывается звёздное небо» (Ж. Батай, «История глаза»). Его глаза настойчиво свидетельствуют о том, что зачастую находится где-то на периферии зрения, о том, что происходит в зияющей бреши между приватным и общественно-политическим, о том, чего хочется избежать, от чего хочется отвернуться. Эти тексты говорят о слепых колонизированных зонах и пространствах, где «чёрные» чужие невидимые тела занимаются «чёрным» чужим невидимым сексом и превращаются в топливное масло для автозаков. Но именно здесь, в этих зонах, согласно письму Мартиросяна, можно отыскать убежище. Queer-BDSM-практики деколонизируют страдания, лишая репрессивные аппараты власти монополии на причинение боли и насилие. Насилие в этих стихах транспонируется в сферу любви и желания, где, будучи схваченным и переосмысленным, оно может служить уже не источником угнетения, но способом наслаждения. Мартиросян рассказывает свою «Историю глаза».
Решишься ли ты смотреть на меня, когда «вспотевший под портупеей и кожаной маской,/ прилипший к моему телу, он прислушивается/ к колоколам храма Святого Людовика Французского», когда «молочно-белые круги за моим ухом стекают / по наколке “celan”», и даже когда «не смывая кровь со смесителя, надрезаю нижние веки и слепну от слёз после того, как избил Макса»? Решишься ли ты смотреть со мной, как «они занимаются свободой с четырьмя ветрами — / все мужчины мира: волосы как анархистские флаги,/ и кости ломаются под дубинками, как маканцы в Первый Спас», как «на вспоротой русской земле мы топливное масло автозаков,/ метонимии нефти»? Решишься ли ты [смотреть со мной] на «Россию для чёрных»?
Они наследуют землю
Цикл стихотворений, опубликованный в журнале «Воздух», 2019, №39
- Аквалангисты — Обнажённые фигуры
Я надевал твои линзы и, прекрасный в преломлённой наготе
и слепой от слёз, снова ложился на пол, вспоминая, как ты
стоял у растворённого окна и ладонью отирал с лица дождь,
как я не двигался, потому что я был печальным богом Беккета
и это были наши дни без любви;
а ты не мог приподнять мои веки и увидеть свои надрезанные
ресницы на моих сетчатках,
потому что, угнетённый красотой моего тела, ты засыпал
и нашими анаволиями накрывал прелые тамариксы,
объединившие свои тени.
Ты был последним вдовцом Юга,
и ты любил не меня.
- Последний секс, 99-ый день рождения Целана
Вспотевший под портупеей и кожаной маской,
прилипший к моему телу, он прислушивается
к колоколам храма Святого Людовика Французского.
Полуциркульные апсиды Каппадокии влекут его,
и годы цветущей жизни висят под куполом.
Молочно-белые круги за моим ухом стекают
по наколке «celan.»;
культура оплодотворена нами — вечерними мальчиками, не говорящими о любви.
Мы сияем земноводным мусгравитом.
- Культура придыхания
Ты постригаешь мне ногти, и мне жаль, что ещё не наступило время
радикальной поэзии, не говорящей о разрушительном мире и языке.
Ты стряхиваешь грязь из-под моих ребристых пластин с наждачки
на пол, и так же легко когда-то время вычищало из меня язык
старой Армении, ведь в языке ничего не может остаться
и память языка безлична;
я всматриваюсь в грязные узоры под ногтями своей второй ноги,
и мне жаль, что уже прошло время ропалического стиха.
- Не смывая кровь со смесителя, надрезаю нижние веки и слепну от слёз после того, как избил Макса
Я не знаю,
рассвело
или нет.
- Видимая жизнь ныряльщиков
Я забывал тебя, как младенец забывает соску — учась говорить:
о постколониальной власти или «Шести ночах на Акрополе» Сефериса.
По утрам твой голос, напоминавший мне глиссандо первого петроградского терменвокса,
ворочался во мне, и я сплёвывал на землю свою немую мокроту.
В честь каждого сгустка моей слизи
рождался трагический дворник с узбекским гражданством.
По вечерам я смотрел, как капли с чужого, дагестанского тела
скатывались на неостывшую постель, и мой голос звучал,
как дождевая вода под разогретым шифером.
Вокруг меня резонировала разделённость современности,
и я говорил, стирая её предметы.
- На самый юг, 1981
Тени от галогенных фар на потолке
смешаны с сиянием шара Sky Disco Strobocub RGB-1521
и бордовым миганием пожарного датчика.
Свет — как слизь пиявкоротой миксины,
и снова неоднородная прозрачность комнатного воздуха.
Я неподвижно смотрю на плафон, и мираж
Писидийской иконы Богоматери двигается
на моих припухлых глазах —
или это я движусь мимо себя,
оставленного тобой в южной Анатолии.
Сетчатки,
отделяясь от эпителия, мерцают,
и я вспоминаю,
как ты не открывал рот, когда я тебя целовал.
- Нигде в России
Они занимаются свободой с четырьмя ветрами —
все мужчины мира: волосы как анархистские флаги,
и кости ломаются под дубинками, как маканцы в Первый Спас,
но мои мысли об Арби Альтемирове и Зелимхане Бакаеве освобождают меня от всевозможных
репрессий этого лета и ведут вдоль памяти о настоящем, которая затмевает мою сущность от меня
самого, потому что мы окружены культурой насилия выебанных наизнанку граждан России,
и я боюсь взять тебя за руку.
- Однополые драки
Впервые
сижу в автозаке без тебя.
- (15:40) Исследователь пустоты
Твоя спина мелькает между развешенными простынями;
они бьются о решётку радиатора Lada 4×4 «Urban»
возле бельевых столбов,
задевая исцарапанные кассетные ленты в траве.
Ты ищешь прищепку в кармане шортов.
- Россия для чёрных
Бури́ скважину. Пришло время выплёскивать из глаз солярку и бензин;
осуши бездные, как мазут, зрачки;
выскобли сетчатки, беременные земляным жиром. Торфяные раковины губ
всех, кого любишь,
разбей о бурильные трубы. На вспоротой русской земле мы топливное масло автозаков,
метонимии нефти.