Родился в Уфе, живет в Санкт-Петербурге, закончил филфак СПбГУ. Стихотворения публиковались в журналах «Новое литературное обозрение», «L5», «Цирк «Олимп»», «Двоеточие», «Артикуляция», «Сноб» и др. Один из редакторов проекта Stenograme. Входил в лонг-лист премии Аркадия Драгомощенко (2016). Участник семинара «Красное знание», посвященного забытым, но реактуализируемым авторам, современным гуманитарным теориям и осмыслению положения прекарного поэта и исследователя сегодня.
Сопроводительное письмо номинатора Виталия Лехциера:
Стихи Влада Гагина — пример творческого и умного наследования тому типу интеллектуализма в поэзии, для которого характерны трактовка ее из перспективы современной философии и/или социальной теории, переходы конвенциональной границы поэтического на самых разных ее участках, гетерогенная субъектная организация высказывания, совмещение — часто в пределах одной фразы, одного длящегося «образа» — абстрактного и конкретного, интеллигибильного и физиологического, о чем говорил Александр Скидан на секции «Опыт Драгомощенко и молодое письмо» (конференция «Письмо превращает нас», СПб, 2018), в которой принимал участие и Влад Гагин. Тезисы о том, что «”поэзия — это машина по совмещению всего))”» (смайлики после фразы работают на понижение пафоса) или что «субъект — это шаткая сборка / из дерьма монотонных реакций», содержатся и в стихах номинируемой подборки как неизбежные и имманентно-ироничные автокомментарии. Но для меня стихи Гагина — не только талантливая версия актуальных подходов к поэтическому письму и его телеологии, не только эхо семинаров по политической философии или маргиналии к «хитам интеллектуальных книг», хотя цитаты из таких книг или разговоров («праздников разговоров»), иногда обширные, в них встречаются регулярно — наряду с собственным вопрошанием и фиксированием повседневных и ситуативных событий и ментальных откликов на них. Более того, это даже не только интересное сочетание аналитизма и лиризма, хотя подобное сочетание, мотивированное собственной биографической ситуацией и речевой отзывчивостью, мне более всего импонирует сегодня в актуальной поэзии. В этих стихах предпринимается попытка выразить поэтическими средствами идентичность интеллектуала нового поколения, исторически заданные, исходные контуры его опыта. Прежде всего — это существенно проблематичная идентичность:
«…озираюсь и забываю, кто мы
как к нам приклеилась эта
левизна и другие вопросы
будто в каждый момент выпадаешь
из идеологического узора»
Мне кажется, что основная модальность, если угодно, намечающаяся судьба этого опыта, слои которого «осыпались», так что «история более недоступна», схватывается здесь через то, «что осталось»:
«…и даже неловко говорить о том, что осталось
от наших историй, пересобираемых постоянно
никто никого не понял…»
«остается выдохнуть стремный дым социальных логик»
«…остается
наощупь захватывать нерабочие средства связи
выходить на площадь внутри Сушивока
на давно согласованный митинг в поддержку
эмерджентных прогулок
чего-то такого»
Но перед нами все-таки не сюжеты про поражение левой идеи или чувства, но попытки персонального практикования критических и психологических усилий, сродни тем психологическим усилиям, которые предпринимает «человек, переживший инсульт» (один из ключевых и повторяемых образов в этой подборке). Отсюда тема «кодовых слов», перетряска вроде бы известных понятий («я забыл, что значит «вина», «прощение», «утрата»»), значения которых утрачены, вопросы об онтологическом статусе вещи и перспективах «господина когито». Понятно, что мир «пропускных пунктов» и потребительской рутины, причем данный «в парадоксальной логике искажений», порождает фундаментальную «ретро- / футуристическую грезу… / о несуществующем варианте капитализма», призрачность и неразличимость. Но именно поэтому важно не поддаваться нигилизму, включать воображение, не утрачивать «способности оглядеться» и пытаться находить «современные способы выращивать связь».
Подборка номинируемых текстов:
*
«я увидел контуры нового мира», — сообщает
некто в нелепой кепке, вращаясь на стуле
в нескончаемом помещении Сушивока
кто здесь только не заблуждался, «и всё же
даже контуры искажаются, прошитые диспозитивом
нечего и говорить о фактуре
нового мира, однако
мы постоянно видим его в парадоксальной логике искажений:
что-то приходит во сне, кое-что можно
увидеть в расфокусе, как бы на кромке рэп-клипа
который крутят без перерыва работники на широком
плоском экране»; помнишь ли ты то зеленое поле?
оно, иногда сужаясь, иногда до невероятных
расширяясь пределов, обещало нам некие вещи
и мы брали слова «смерть», «расставание»
поднимали беспечно над головой и клали на место
«как смотреть на zoe, разве что через дырку
в башке дрозда или разрез небольшой на теле
эластичного заведения, но мне неясно, —
скажет некто в нелепой кепке, — для чего это нужно
подпирать свое знание костылями
посмотреть на всё чуть иначе во время
короткой поездки в ночном метро», остается
наощупь захватывать нерабочие средства связи
выходить на площадь внутри Сушивока
на давно согласованный митинг в поддержку
эмерджентных прогулок
чего-то такого
*
Г. Улунову
так осыпаются целые слои опыта
эта история более недоступна
может быть, красные шары
и они раскатываются по белому
когда просыпаешься в междугороднем
автобусе среди белого
вспоминая
мягкие пятна аффекта
бары, кофе на конференциях
двадцатилетний мальчик без тела
падает в холодную таллиннскую ночь
но мы подхватываем его
мы — чья-то большая рука
и мальчик раскрывается, становясь
беспутной фольгой речи
за этот февраль вы подружились
с тридцатью людьми
чьи лица смазаны
мир крошится белым эстонским
материалом, похожим на снег
красные шары, сжигающие опыт
эта история более недоступна
их лица смазаны вихрем
оповещений — и политика
памяти, свернутая в кармане
*
бумажные птицы исчезают в какой-то тьме
онанировать
наблюдать приходящие в телеграме
сводки турецкого наступления на Африн
в этом скольжении нет ничего, кроме жути
чтобы уснуть, я мысленно представляю
очертания старых комнат — бежевое
кресло, дедушкин тренажер
существуют ли эти вещи, какой у них «статус»
турецкие боевики занимают ключевые высоты
пока я еду в автобусе через красивый город
через множественную игру
и даже неловко говорить о том, что осталось
от наших историй, пересобираемых постоянно
никто никого не понял ни в ту, ни в эту
сторону, всё замещается, бумажные птицы
тонут в какой-нибудь темноте
бумажные птицы на черном фоне
это обои в кафе напротив
М. вспоминает историю человека
после инсульта переставшего видеть движение
только череда, последовательность
кадров, но где пролегает различие
мы знаем, что движемся через красивый город
мы знаем, что сопротивление существует
сложные области против классификаций
бумажные птицы, их зрение симультанно
как бы свернуто до единственной фразы
и я расшифрую ее, пока они будут
падая тихо во тьму, греться на солнце
*
Марк Фишер был прав
но в чем именно?
в том, что я гуляю по окраинам Рима в google maps
параллельно погружаясь в инструментальность:
хрупкие карты социальных действий
постоянно накалываешься, совершая маневр
память — подвижная вата
в жидком зеркале мира
утром 31 декабря состоится встреча
философского клуба, посвященная Марку Фишеру
кажется, лучше и не придумаешь
печальный праздник, но одновременно
можно смотреть в будущее
раскатываться по предпраздничному времени
как несколько деталей неторопливого шара
«я пишу о будущем, ковыряясь в прошлом
мне страшно произносить слово «сейчас», оно
ничего не объясняет»
дигитальные путешествия как последнее
место спасающих встреч
и попробуй не расцарапать глаза
в приступе самобичевания*
субъект — это шаткая сборка
из дерьма монотонных реакций
порно с элементами насилия
приложение для механической жизни
тайные аккаунты в социальных сетях
я называю это «залипание капитализма» или
«темный лес сетевого аффекта»
(*самобичевание понимается здесь как часть реакции
на определенные рыночные процессы
описанные в нескольких
хитовых интеллектуальных книгах, а после
бюрократическая профессура
перекручивает тебя в фарш)
Марк Фишер был прав
это стихотворение
не может быть ничем, кроме поражения
однако все же следует подчеркнуть:
мы мигрируем в другой лес
«лес прерывистых связей, растянутых до горизонта»
маленькие праздники разговора
философский семинар 31 декабря, как бы
на самой кромке радикальных изменений
(эта надежда сфабрикована, словно детский
подарок в праздничной упаковке
маркетинговая возгонка альтернативы, но
мы разучились переживать об этом)
*
Яндекс.Еда, находимая
на темной стороне стикера
ты говоришь, у каждого стикера есть
темная сторона
каждый стикер, даже самый милый
если присмотришься, открывает
свой отвратительный лик
и вот, стикеры дрожат
а курьеры Яндекс.Еды в желтой спецодежде
продолжают движение по маршрутам
через какой-то адский ветер, скажи
сегодня какой-то адский ветер
я говорю о платформах, и мне
приятно идти по пространству кинотеатра
мимо игровых автоматов, как будто
вспоминая небывалые времена
то ли восьмидесятые, то ли раньше
то ли девяностые, ретро-
футуристическая греза проскочит
о несуществующем варианте капитализма
впрочем, под травой мне было бы страшно
есть этот бутерброд с арахисовой пастой
впрочем, в темноте кинозала
ветер неощутим
*
что там с нефтью, говоришь, любая
попытка вычленить нефть — безрезультатна, а мы-
шление всегда было
не-человеческим, ладно
Лиза с наивностью, достойной
лучших образцов наивности, сказала мне
думала, что стихи
посвящают конкретным людям, но если
«поэзия — это машина по совмещению всего))»
остается выдохнуть стремный дым социальных логик
распадаясь понемногу среди развалов
«странной» литературы, чудом дошедшей
до импульсов моей головы, я всё еще помню
как человек, переживший инсульт, читает кого-нибудь вроде
Джона Эшбери, различая
как бы сиреневый образ речи
призрак улыбки твоей на заглитченном фото
архитектонику родительских отпечатков
следы, пропахшие нефтью, пляж, на котором только
рамки, металлодетекторы, пропускные
пункты, «эта улыбка пусть будет
вредоносной программой, разрушающей нечто
не позволявшее мне
чувствовать что-то еще»
*
Пес по имени гдемы
разрезает зеленое поле какого-то
фильма из девяностых
виляя хвостом, тонет
в глитчевой виртуальной
впадине, из которой ты
смотришь, припоминая:
был еще некий сюжет
жизнь состоит из очень похожих дней
потому что мы не стали рэперами, мы стали
теми, кто сверяет сочетания веток
по дороге в «Пятерочку»
со вчерашней ссорой
и зеленая сплюснутая машина
занесенная снегом
и мусорные баки зеленого цвета
все те же
и вроде совсем не сложно
продираться через бизнеспроекты
через православную вату
через авторитарные сны
дело в том, что я иногда озираюсь
озираюсь и забываю, кто мы
как к нам приклеилась эта
левизна и другие вопросы
будто в каждый момент выпадаешь
из идеологического узора
ветер реальности дует сквозь щели
ветви колышутся неповторимо
но не можешь в это поверить
что скрывается за расхождением
неужели не все состоит
из жестокого злого дизайна
«Илон Маск сказал, мы живем
в симуляции», тоже мне новость
если завтра пиксели поплывут
вряд ли мы удивимся
вряд ли мы перестанем петь песни
потому что какая разница
как назвать эту клетку
этот ровненький зоопарк
пес по имени Гдемы
распадается в новое время
но мы помним его повадки
как спасался от внутренней жути
как петлял по плоскому полю
по невыносимо плоскому полю
сложным образом, мы твои
сложные братья
*
ты находишься в месте, где уже невозможно
«нормально функционировать» на капиталистических разворотах
как говорит Пи-Орридж, нарезать и заново собирать
те слои социального механизма, которые вскоре
снова напомнят тебе таинственный детский лес, я же
«достиг отчаяния, спокойного и безмятежного» или
«если мир — клетка, то можно, по крайней мере,
потусить здесь нормально, выкурить сигарету, заметить, как
линии реальности сходятся и расходятся снова
женщина завернула за ограждение, и теперь
мы не видим друг друга, голубь перелетает
с места на место, белая машина без единой помехи
движется вдоль трамвайных путей, ремонтных работ, постсоветской
площади, на которой мы стоим, курим
и солнце слепит глаза»
кто где находится? думаю, многих мы потеряли
выпустили из поля зрения, но важен скорее их опыт
траектории невидимого производства
превращения, как не говорит Пи-Орридж, социального механизма
в снова-таинственный лес
вот и всё, что я знаю к этой минуте
я забыл, что значит «вина», «прощение», «утрата», и даже пытаюсь
«нормально функционировать» на капиталистических разворотах
помня о животноводческих фермах, пыточной пляске учреждений
щурясь, куря сигарету, так как
постсоветское синтетическое солнце
снова слепит глаза
*
что ты скажешь, когда в сбербанке понадобится
придумать кодовое слово?
«вереск» вместо «коммунизм» или же
«тяжесть» вместо «Бенвенист»
когда я говорю «Бенвенист», представляю
зверя (скажем, «опоссум»), охотящегося
за скользкими шкурками знаков в тревожном лесу
плоть реальности скручивается в систему
пересекающихся туннелей
«мы достигнем
радикальной экологической политики, только
познав сложность неизвестного гостя»
(другие — под нашей кожей
это ближе, чем можно представить)
вот почему ты принимаешь таблетки
как перекодировать всё
конечно, будет лучше, если мы обойдемся
без рождения дочери-сына
говорили мы
ну так, на всякий случай, прекрасно
понимая, что клетка захлопнулась
господин когито или
любой человек, например, Влад Гагин
Галя Журавлева, Павел Юшин, Кирилл
Александров, дворник, который плачет
сидя в заснеженном переулке, Саша
Колесникова, любой старик, девочка с идеальным
аккаунтом в инстаграме, Анастасия
Апостолиди, Коблов Кузьма, главный
редактор журнала «Воздух», Артем
Шатохин, Дима
Герчиков в маске Путина, бабушка
забывшая читательский билет
произносит слово
«вереск» вместо «коммунизм» или же
«тяжесть» вместо «Бенвенист»
«my november is right now» вместо
«господи, спасибо за всё»
*
«destroy the nihilist picnic!», но с помощью
каких атрибутов пустотности, разве
Дмитрий Голынко не пляшет, как призрак, среди
стремительно дорожающей недвижимости Берлина
и не ты ли неспешно покуриваешь
на балконе с самыми разными
людьми, затерянными теперь
в пыли современных способов выращивать связь
впрочем, никакой горечи
танцы на призрачном дне рождения
лицо диск-жокея, «разъятый рай»
Баллард, упускающий кое-что
никаких озарений, конечно
кроме, может быть, способности оглядеться
развернуть амфетаминовый мозг
даже в самые странные утренние часы
вши — это вши, война — это война, итальянский
рабочий — это ничто
когда-то дарившее светлые чувства и всё же
растащенное на множественный товар
но не ты ли просила отца не разговаривать
так с официанткой, прятала
мягкую игрушку под матрас, словно уберегая
себя от страданий как таковых
электронный джаз, напросившийся на открытое
столкновение с самыми сладкими
грезами циников, которые обитают
в подворотнях знакомого городка
«destroy the nihilist picnic!», может быть, с помощью
атрибутов пустотности, костылей и протезов
кибернетической связи, призрачного
знамени, что неуловимо
вьется на черном ветру